и он действительно служил основой для американских возражений против советских и кубинских действий во многих случаях. Однако администрация была больше озабочена защитой своей собственной деятельности и свободы действий в рамках реализации доктрины Рейгана.

Горбачев вернулся к этому вопросу в своем заключительном заявлении на пресс-конференции, и очевидно, что он придавал большое значение получению косвенного одобрения американцами его "нового мышления" в области политики безопасности, чтобы легче продвигаться вперед в перестройке советской внешней политики. Он подчеркнул выводы о том, что "мировые проблемы не должны решаться военными средствами", а "должны решаться политическими средствами, на основе баланса интересов, на основе уважения социального выбора". Он выразил глубокое разочарование тем, что "возможность сделать большой шаг в формировании цивилизованных международных отношений была упущена".34 Далее он выразил сожаление по поводу того, что не удалось продвинуться вперед в деле сокращения обычных вооружений в Европе. Американцы были озадачены настойчивостью Горбачева и интенсивностью его реакции по обоим пунктам - и не поняли, что они были связаны в его сознании и в его политической стратегии.

Американцы также недооценили советскую готовность к сотрудничеству в разрешении региональных конфликтов в странах третьего мира. Успех в достижении соглашения на переговорах по Анголе приветствовался, но даже с учетом принятого ранее советского решения о выводе войск из Афганистана, это соглашение не заставило Рейгана и Шульца в полной мере оценить призывы Горбачева к более активному американо-советскому сотрудничеству в урегулировании других региональных конфликтов путем компромисса на основе баланса интересов сторон.

Обе стороны высоко оценили развитие непрерывного диалога, что проявилось в деловом обсуждении вопросов и, собственно, в самой встрече. Как подытожил Горбачев в своем напутственном слове, "у нас обоих есть все основания рассматривать эту встречу и Ваш визит как полезный вклад в развитие диалога между Советским Союзом и Соединенными Штатами".

 

Президент Рейган и он имели дело друг с другом в течение трех лет, он заметил, что "мы прошли долгий путь".

Рейган, в свою очередь, в личных выражениях сказал, что он и Нэнси хотели бы, чтобы Горбачевы "знали, что мы считаем вас друзьями", и попросил Горбачева "передать народу Советского Союза о глубоких чувствах дружбы, которые испытываем мы и народ нашей страны по отношению к ним". Он говорил о "надежде на новую эру в истории человечества, эру мира", и (ссылаясь на более ранний комментарий в Георгиевском зале Кремля о св. Георгия, истребителя драконов) он сказал: "Я хотел бы думать, что наши усилия в течение этих последних нескольких дней убили несколько драконов и продвинули борьбу против зла, угрожающего человечеству - угрозы миру и свободе". В каком-то смысле это, возможно, было правдой, не в последнюю очередь в его собственном замечании, отрицающем характеристику нынешнего Советского Союза как Империи зла. И не в последнюю очередь в изменении системы координат самого Рейгана. В своих мемуарах бывший президент вспоминает об этом событии и раскрывает свое собственное мировоззрение, когда говорит: "Я знал, что мир меняется, когда мы стояли с Горбачевыми в нашей ложе [в Большом театре], с советским флагом с одной стороны и нашим с другой, и играло "Звездно-полосатое знамя"".

Однако Горбачев не стал в ответ называть Рейгана своим другом, ссылаться на успехи в уничтожении драконов или приветствовать новую эру в истории человечества. Он был уважителен и сердечен, но его представление об их достижениях было несколько иным. Он начал с благодарности президенту Рейгану и его кол-лигам за их "сотрудничество, откровенность и деловой подход к переговорам". Сказав, что "мы прошли долгий путь", он продолжил: "Наш диалог не был легким, но мы проявили достаточно реализма и политической воли, чтобы преодолеть препятствия и перевести поезд советско-американских отношений с опасного пути на более безопасный". И далее он добавил: "Тем не менее, пока что он движется гораздо медленнее, чем того требует реальная ситуация как в наших странах, так и в мире". Со своей стороны могу заверить вас, что мы сделаем все возможное для дальнейшего продвижения вперед".

Так закончился московский саммит. По дороге домой Рейган выступил с важной речью в лондонском Гилдхолле, которая разительно отличалась от сложной речи в Хельсинки по пути в Москву (и, тем более, от его последней речи в Лондоне в 1982 году, в которой он решительно призывал к новому крестовому походу против коммунизма). На этот раз Рейган говорил о Горбачеве как о "серьезном человеке, стремящемуся к серьезным реформам", а также о гласности и перестройке, его последних русских словах. И он снова вернулся к образам драмы, в которой он только что играл. "Представьте себе президента Соединенных Штатов и генерального секретаря Советского Союза, идущих вместе по Красной площади; говорящих о растущей личной дружбе, и встречающихся вместе рядовых граждан, понимающих, как много общего у наших народов. Это был особый момент в неделе особых событий". Рейган также отметил, с осторожным оптимизмом (и отдавая должное политике Запада), что "вполне возможно, мы начинаем разрушать барьеры послевоенной эпохи; вполне возможно, мы вступаем в новую эру истории, время длительных перемен в Советском Союзе". Нам предстоит увидеть".

 

Новая внешнеполитическая инициатива Горбачева

 

После встречи на высшем уровне в Москве с президентом Рейганом Горбачев утвердился в своем выводе, что в ближайший год или более нельзя ожидать нового существенного продвижения вперед в отношениях с Западом без какой-либо новой важной советской инициативы. Отношения развивались неплохо, но он стремился к гораздо большему, чем простое продолжение необъявленной разрядки. Горбачев стремился к радикальной трансформации отношений между Советским Союзом и внешним миром, а также к радикальной трансформации самого Советского Союза. Более того, эти два направления были неразрывно связаны между собой.

Горбачев наиболее остро столкнулся с необходимостью более прочно закрепиться в руководстве страны, активизировать политическую демократизацию и экономические реформы, то есть превратить перестройку из лозунга в реальную программу с реальными результатами. Он также стремился перестроить отношения с социалистическими странами Восточной Европы, демонтировать, казалось бы, устоявшуюся, но хрупкую конструкцию "социалистического содружества", Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи (СЭВ), и создать более жизнеспособную структуру, основанную на реальном согласии и реальных интересах этих стран, а не на искусственном единстве, навязанном Советским Союзом, и дисциплине потенциального применения советской силы. И, наконец, он стремился ликвидировать разделение Европы на два противоположных военных союза, основанных на взаимном сдерживании военной мощи для ответа на предполагаемые взаимные угрозы.

 

К середине 1988 года стало ясно, что простое провозглашение цели перестройки не приведет к необходимым изменениям в убеждениях и восприятии других сторон - необходимых партнеров - для осуществления