Шрифт:
Закладка:
Объективности ради добавлю, что если бы я, тогда спортивный и сорокалетний, попробовал повторить несколько па из ее десятиминутных упражнений то, боюсь, уже не писал бы этих мемуаров – меня после этих поклонов и наклонов вообще бы не разогнули.
Вторая история связана с нашей поездкой в Питер. Сама поездка была довольно долгая, сумбурная и малопродуктивная. Мы ходили с Улановой по дворикам ее детства, в которых не сохранилось ничего, что было бы связано с ее нынешней московской жизнью, и она послушно и косноязычно пересказывала то, что в наше отсутствие они со сценаристкой, видимо, репетировали или по край ней мере заранее обсуждали. Операторы искали ракурсы. Звукооператор вымучивал разборчивость синхронной записи, я бесился и лелеял план реванша.
За те полгода, которые в неспешных и не очень плодотворных трудах прошли со времени нашего знакомства, то есть после гибели первого варианта фильма, я, разумеется, с куда большим, чем раньше, интересом и усердием собирал об Улановой легенды и сплетни. Поскольку, как я уже заранее признался, развенчать Легенду мне не удалось, а сплетни пересказывать – воздержусь, попробую только воспроизвести некоторые из фактов, размышления над которыми привели меня к одной затее.
Г. С. решительно отрезала прошлое, если оно начинало путаться под ногами, в том числе мужей, подруг, учителей, добрых знакомых.
Превращение гадкого балетного утенка с троечным аттестатом в белого лебедя ленинградского балета произошло не только через труд, но и через общение с покровителями, меценатами, поклонниками и т. д., составлявшими в те годы не столько околобалетную тусовку, сколько цвет ленинградской интеллигенции, точнее, петербургской, поскольку кировская зачистка Ленинграда от петербуржцев еще впереди.
Домом, где Уланову взяли под крыло, был дом Качалова-Тимме. Он – кузен великого Качалова – профессор, кажется, химии, она – известная драматическая актриса. Через них и А. Толстой, и Селигер, и другие маленькие и большие открытия в жизни юной Г. С.
К тому времени, как мы оказались в Ленинграде, от дома этого осталась мемориальная комната, созданная усилиями одной из племянниц Тимме.
Ни к созданию мемории, ни к попыткам сохранения квартиры Г. С. отношения не имела. В этой квартире не была около тридцати лет, практически после войны и переезда в Москву.
Не то Качалов, не то Тимме были еще живы, когда Уланова этот дом «отрезала» – забыла. Скажу больше, поскольку это не сплетня: племянницу Тимме, которую хлопоты по устройству мемориала привели в Москву, Г. С. не приняла, на письмо ее не ответила. Как сказала эта женщина смущенно: «Галина Сергеевна, наверное, так занята была…»
Ну вот. И я затеял привести Уланову в этот дом ее юности, в эту мемориальную комнату, уставленную и завешанную осколками памяти, в том числе и фотографиями юной Гали с трогательными надписями – на самом видном месте. То, что я раскопал, я предусмотрительно держал при себе, готовя «момент истины».
И идея была принята! Правда, с порога была отвергнута версия встречи там с племянницей – создательницей мемориала.
Вообще надо сказать, что отбор персоналий в наше кино происходил жесточайший.
Какие Самойлов и Евтушенко?! Это в кино про Уланову? Вы с ума сошли, это уровень Пастернака, Пушкина…
Кто будет читать текст? Заманский? Это кто? Может быть, вы все еще хотите его читать сами? Баталов? Ну это уже ближе, надо подумать.
Разумеется, все это монологи сценаристки, но произносились они в присутствии Г. С., без каких-либо ее возражений или комментариев.
Даже ученики были выстроены в иерархию. На первом месте – Володя и Катя, рядом Нина Тимофеева, даже специальную съемку организовывали, где Нина и Г. С. изображали работу над образом в балете, который Г. С. с ней уже давно не репетировала. Непременно – но не очень много – Семеняка, Нина Семизорова – она восходящая, надо, чтобы хоть несколько слов. Адырхаева? О чем она будет говорить? Снимите репетицию, и хватит. Прокофьева сейчас беременна, да и вообще не стоит.
Так что с племянницей ничего не вышло: это Галина Сергеев на и ее прошлое – при чем тут чья-то племянница?!
Таким образом, встреча Г. С. и ее прошлого проходила в интимной обстановке: два оператора с двумя камерами, втиснувшиеся в два закутка, звукооператор в коридоре, а мы со сценаристкой, в зависимости от того, какая из камер в этот момент снимает, застываем, распластавшись на ковровой дорожке или под столом.
А Галина Сергеевна говорит! Сработало! Она говорит и говорит, а мы, привыкшие к ее лаконизму, к ее всегдашней замкнутости, поначалу не можем прийти в себя от изумленного восторга – как будто мы киноведы и смотрим единственную в мире звуковую копию эйзенштейновского фильма «Бежин луг». И просмотр этот первый и последний.
На исходе первого получаса встревожились операторы и стали подавать условленный сигнал, что кончается пленка. Дополни тельную пленку по-пластунски, ползком, переправили по назначению, и кого-то там, за дверью, отправили в гостиницу за последними двумя катушками. Проявляя чудеса ловкости, операторы перезаряжались прямо на полу. У сценаристки от счастья тряслись щеки; я сам, потный от напряжения, уже не слышал толком, что Г. С. говорит, и боялся не только что-то спросить, но даже пошевелиться, чтобы не спугнуть это длящееся передо мной чудо.
Г. С. говорила эмоционально, потом, задумываясь, уходила в свои мысли, снова заговаривала. Казалось, на нее нахлынула вся ее ленинградская молодость, она чему-то улыбалась, над чем-то грустила, с чем-то горячо спорила, кому-то выговаривала, о чем-то сожалела. Нас заворожило.
Ну пусть любой, кто знает Г. С. много лучше меня, скажет: можно ли поверить, что Уланова говорила полный час почти без перерывов? Из часа мы сняли больше сорока пяти минут, отстреляли всю оставшуюся в загашнике пленку.
Теперешним телевизионщикам с их безразмерными видеокассетами все это покажется бредом, а тогда цветной 16-миллиметровый «Кодак», на котором мы снимали, был в «Экране» если не на вес золота, то близко к тому. Его на документальную картину давали один к четырем, то есть каждый четвертый метр должен был оказаться полезным – войти в окончательный монтаж картины.
Хорошо, что Г. С. со сценаристкой жили отдельно, в «Астории». Это дало нам с операторами шанс изрядно в тот день расслабиться. И, уже нарезавшиеся, мы вдруг посмотрели друг на друга и задались вопросом, который на трезвую, но возбужденную голову нам почему-то даже не померещился: а что же мы такое наснимали? Потом залили червяка сомнения еще парой рюмок и пришли к утешительному выводу, что через неделю
