Израиль после года учебы в университете, начнет преподавать еврейскую историю на семинаре кибуцев.

Таково завершение нашей истории. Надеюсь, что и вы примете ее. Мы вышли из этой борьбы с кибуцем усталыми физически и душевно. Чтобы точно объяснить мое положение, призову на помощь молодого Вальтера Беньямина:

“Кто он, человек, видящий себя ближе, чем все живые существа, к Богу? У него не хватает сил, именно, тогда когда он особенно нуждается в них. И если он сумел возвыситься в радости или погрузиться в страдания, он остановился на краю обоих и вернулся к холодному и темному сознанию. И все это в то время, когда он ощущает себя блуждающим по свободным, бесконечным, духовным пространствам”.

Таково мое положение сегодня, но я полна надежды, что сумею снова дойти до того пика творчества, которого достигла до кризиса. Я надеюсь снова найти моих героев в целости и сохранности, готовыми меня слушать. Мне стало намного легче после того, что я раскрыла вам всё, что у меня на сердце.

С любовью,

Наоми Френкель

Глава тринадцатая

“Я не твой телохранитель, Наоми”, – Израиль устал от суеты вокруг супруги. Он уже не в силах ходить на постоянные встречи с политическими лидерами, читателями, деятелями культуры…

Растет список поклонников Наоми Френкель. Ее сложная личность вызывает большой интерес и уважение. Мужчины очарованы сочетанием детской наивности с тонким умом и серьезными мыслями.

“Я замужем”, – говорит она настырному бывшему министру финансов Дову Йосефу, который не устает рассыпать комплименты ее женственности.

“Я замужем”, – повторяет она. Но обручальное кольцо на пальце не сдерживает ухажеров.

Среди них и Государственный контролер Зигфрид Мозес… В последнее время Израиль не желает сопровождать жену на обеды в дом Мозеса. С появлением Наоми Мозес перестает замечать свою жену и погружается в воспоминания о своей юности. Жена Мозеса не находит себе места от ревности.

“Дорогая, – говорит Израиль, – если без моего присутствия ты чувствуешь себя неловко, не принимай приглашение государственного контролера, не теряй драгоценного времени”.

“Израиль, не этично отвергать приглашения уважаемого человека”.

И она педантично посещает дом чиновника и безмолвно терпит колючие взгляды хозяйки.

Еще более сложны и запутаны ее отношения с государственным юридическим советником. Розен считает Хаима Коэна блестящей личностью. Министр советуется с ним, поддерживает его, знакомит с известными людьми и интеллектуалами, но так и не сумел ввести его в дом профессора Гершома Шалома. Хаим Коэн удивляется тому, что не может войти в общество обитателей квартала Рехавия. Он просит Наоми устроить ему приглашение на встречи в доме профессора.

По мнению Гершома Шалома и его компании, советник скомпрометировал себя историей с семидесятилетним иерусалимским жителем Гринвольдом.

Гринвольд выдвинул обвинение против Израиля Кастнера. В 1944 Кастнер возглавлял “Комиссию помощи и спасения” в оккупированной нацистами Венгрии, а затем стал пресс атташе министра торговли и промышленности Дова Йосефа.

Хаим Коэн не предвидел того, что может произойти, и открыл ящик Пандоры. Кастнера обвиняли в том, что он скрыл от евреев Венгрии, что их ожидает в Аушвице. В это время он вел переговоры с нацистским преступником Куртом Бехером о “поезде спасения”, в котором должны были спастись 17000 венгерских евреев, включая близких родственников Кастнера и жителей его родного города Клуж. Ходили слухи, что Кастнер и Бехер разделили между собой имущество, отобранное у венгерских евреев, и что Кастнер помог Бехеру избежать наказания.

Гринвольда едва не привлекли к суду за клевету на Кастнера. Это шокировало израильскую общественность. И “Процесс Гринвольда” превратился в “Процесс Кастнера”. В результате судебного процесса пало правительство Моше Шарета. Гринвольд был полностью оправдан.

Иерусалимская интеллигенция не простила Коэну, что своим решением он разжег страсти в обществе. Израиль Кастнер был убит в марте 1957. Спустя десять месяцев Высший суд справедливости отменил большинство обвинений.

Что бы там не говорили о Хаиме Коэне, Наоми интересуют его рассказы об атмосфере, в которой он рос, о еврейской среде Гамбурга. Дед его был одним из основателей “Союза Израиля” (Агудат Исраэль), и все в его семье были членами этого Движения. Дом их был богатым, и помогал нуждающимся евреям и больным, лишенным возможности лечиться. В канун субботы и в праздники за их столом сидели бедные евреи. Его родители относились к ним с уважением и вникали в их нужды. Хаим Коэн учился в раввинском центре в Иерусалиме, но со временем стал атеистом. Он с охотой рассказывает об этом превращении.

“Однажды утром я вошел в класс неумытым, в домашних резиновых тапочках. Все ученики были одеты в школьную форму, а я, еврей, чуждая и странная птица, выделялся среди них. Учитель скривился”: “Что случилось?!” Я просто ответил: “Я сегодня в трауре”. Учитель выразил мне соболезнование и спросил, по кому я несу траур. Я подумал и сказал, что скорблю о разрушении Храма евреев. “Я не слышал об этом. Когда это случилось?” – спросил учитель. “Две тысячи лет назад”, – ответил я. Учитель закричал: “Две тысячи лет назад был разрушен ваш Храм, и ты все еще в трауре!” Он решил, что я надсмехаюсь над ним”.

Этот рассказ Хаима Коэна напомнил ей то, что она слышала от Израиля. Наполеон посетил еврейское местечко в Европе накануне Девятого Авва. Все улицы были пусты. А жителей местечка он нашел в синагоге сидящими на полу и обливающимися слезами при свете слабо мерцающих свечек. Наполеон спросил, в чем дело. Старейшины местечка рассказали ему о разрушении святого Храма, о своей скорби в день Девятого Авва по еврейскому календарю. “Когда Храм был разрушен?” – спросил Наполеон. “Две тысячи лет назад”, – ответили ему. “Народ, который оплакивает событие, происшедшее две тысячи лет назад, сохранится еще две тысячи лет”.

Она согласна с Израилем и Гершоном Шаломом, что мудрость Хаима Коэна поверхностна. Но она изучает германское еврейство, и поэтому мир его детства и юности ей интересен. Он рассказывает ей, что его и других еврейских мальчиков немецкие школьники в классе обзывали “грязные евреи”, главным образом, за то, что все они учились на отлично.

“И как вы себя при этом чувствовали? – спросила она. “Не обращал на них внимания. Я чувствовал себя выше их”.

“А как реагировали ваши друзья на эти оскорбления”? “Они были из ассимилированных семей, ничего не знали о еврействе, но оскорблены были до глубины души”.

Она спрашивает его о столкновениях между христианством и иудаизмом в школе. Он шутит. Рассказывает о разных течениях в иудаизме, сбивавших с толку и раздражавших учителей в