– К-кто… эт-то…

– Это я, Кара! – просипела я. – Подруга Мари. – Голос не слушался, стал каким-то странным, чужим, словно у двухсотлетней старухи.

Говорить было сложно, в горле будто ком стоял, но лекарство скоро должно было вступить в полную силу и каждая минута была дорога.

– М-мари? М-моя… Мари? К-как она?

– Хорошо, Том, хорошо. Я расскажу. Только сначала принесу воды.

С этими словами вскочила на ноги и понеслась туда, откуда пришла. В спину мне полетело:

– К-кара… В-вернись… Не ух-ходи…

– Я быстро. Жди!

Я напоила Тома водой, протерла мокрой ладонью его испачканное грязью, залитое потом лицо и вкратце рассказала ему о подруге. Добавила от себя, что она о нем вспоминает. Надежды, мечты на рудниках таким, как мы, были нужны не меньше воздуха. Это позволяло не опускать руки. Не сдаваться.

Грязный, исхудавший, израненный (оказывается, это его безжалостно хлестали плетью в день моего прибытия), скованный цепями по рукам и ногам, Том все же нашел в себе силы улыбнуться уголками губ при упоминании о любимой.

– М-моя Мари… Х-хорошо, что она цела. Я ее подвел. С-сильно п-подвел. Х-хорошо, ч-что она не в-видит меня т-таким.

– Ерунда, – грустно усмехнулась я. – Ты красавец. Настоящий мужчина. Сильный и выносливый. Она бы тобой гордилась.

Вскоре голос меня покинул. Когда это произошло, мы просто сидели рядом, освещая лица друг друга светящимся камнем, и по большей части молчали. У Тома был перерыв между инъекциями, поэтому он мог говорить. У меня к нему было столько вопросов, которые задать я не могла. А Том рассказывал о себе мало, предпочитая отмалчиваться.

Но все же предупредил, что утром меня здесь быть не должно – его сковали цепями, заперли в подземном тоннеле, лишив еды, воды, свежего воздуха и солнца в качестве наказания.

Мне было жутко слушать об этом. Однако больше пугало другое: то ли от боли и страданий, то ли от голода и жажды, но Том явно начал терять рассудок. Его мысли путались, теряли связность. Порой я не понимала, о ком или о чем он говорил, и жестами останавливала, просила объяснений. А еще у него как-то странно дергались пальцы на правой руке – безымянный и мизинец.

Той ночью я ушла от Тома под утро. Мик застукал меня на рассвете у входа в барак.

Окинул с ног до головы мрачным взглядом, сплюнул, но ничего не сказал. Я тоже молчала. Мне было безралично, о чем он подумал. И мы с ним разошлись в разные стороны.

Несмотря на потерю голоса, я не сломалась. Томми, как я начала мысленно его называть, стал моим лучом солнца в этом темном, смердящем, пропитанном пылью, потом и кровью месте. Я прибегала к нему украдкой после обеда и приносила то ломоть хлеба, то немного воды. Кормила его с рук, поила, а потом убегала прочь. Чтобы снова вернуться вечером. Тогда я садилась рядом и молча прижималась головой к его груди. Ощущение тепла чужого человеческого тела дарило мне силы. Ведь я больше не была одной. У меня появился друг. И я убедила себя в том, что вместе мы со всем справимся.

– Томми, как ты попал сюда? – однажды жестами спросила я.

Он задумался.

– К-купил моей М-мари карлет и часы. К-кредиты… С-стал выплачивать п-потихоньку. П-потом мой п-проект к-кто-то украл.

Я ошарашенно на него уставилась.

– А м-может, и н-не ук-крал. С-совпадение. Или я ч-что-то с-сделал не то… В г-голове все п-путается…

Я ободряюще сжала его руку и жестами показала, что жду продолжения.

– Д-долг. У м-меня б-был д-долг. Т-триста эфи. Н-не усп-пел его з-заплатить…

Как триста эфи? Мари же говорила, что тридцать тысяч!

Я жестами это ему передала.

– М-мари знает л-лучше… – пошел на попятную Томми. – Она у м-меня умная. Г-говорила р-работай, н-не слушал… Н-но м-мне п-помнится, ч-что д-долг б-был н-не очень б-большим… Н-нет. – Его пальцы задергались. – М-мари права. Она не м-могла… – Он покачал головой, отгоняя какие-то мысли. – Я л-любил ее. Л-люблю. Он-на л-лучше з-знает.

После этого разговора Томми стал слишком нервным, перевозбужденным. Стал что-то бормотать под нос, спорить сам с собой. И я его больше тревожить не стала.

На следующий день один из надзирателей застукал меня за попыткой вынести еду из столовой для Томми. От постоянного недоедания я утратила бдительность. Стала менее внимательной. Неосторожной. Надзиратель решил, что я у кого-то украла эти два куска хлеба и обозвал воровкой. Больно ударил по лицу, отобрал еду и сообщил начальнику рудника о происшествии.

Когда меня вызвали к господину Штейну, я отпираться не стала. Просто стояла, мрачно глядела на него исподлобья и молчала. Действие лекарства еще не прошло. Я этому даже радовалась – не смогу сболтнуть лишнего про нас с Томми. Еще одной порки ему не вынести. А мне?.. Скоро я должна была это выяснить.

Под конвоем меня отвели к позорному столбу. Я не сопротивлялась. Даже тогда, когда поднялась на постамент и с меня грубо сорвали майку, обнажив грудь. Наоборот, вскинула подбородок повыше, широко расправила плечи, хотя хотелось сжаться в комочек и закрыться рукам и от галдящей толпы.

«Это тело. Всего лишь тело, – мысленно повторяла я. – Оболочка. Костюм для души».

С таким самовнушением гордо прошествовала к столбу, обхватила его, открывая запястья, и позволила себя к нему привязать. Так же невозмутимо стиснула зубами деревянную палочку, которая была нужна для того, чтобы не прикусить язык. Шахтеры умолкли, с любопытством наблюдая за мной.