Едва успел красный бронепоезд приблизиться к станционному зданию, как рота 3-го полка, состоявшая почти исключительно из добровольцев — учащейся молодежи — и занимающая позицию на восток от станции вдоль южного откоса полотна железной дороги, открыла ружейный огонь по бронепоезду, вслед за тем у обоих семафоров белые подорвали полотно, а орудие полковника Перхурова открыло огонь по бронепоезду. После нескольких выстрелов белого орудия подполковник Смолин предложил бронепоезду сдаться без боя, но в ответ раздался треск пулеметов. Бронепоезд двинулся на восток, но, отойдя шагов на двести, остановился: в паровоз попал один из снарядов, посланных в врага белым орудием.

Борьба разгоралась. Команда бронепоезда, нужно отдать должное, защищалась чрезвычайно упорно и мужественно. Красные пулеметы строчили с обоих бортов. Несколько слов о местности: к северу от полотна — небольшая возвышенность, поросшая редкими березами, а к югу — низина, поросшая густым кустарником и мелким березняком. Цепь белых, залегшая к северу, была сметена почти целиком чуть ли не первой пулеметной очередью, так как залегла всего шагах в 30–40 от полотна железной дороги. Южная цепь белых находилась в лучших условиях, хотя также несла потери; эта цепь была скрыта от глаз противника. Кроме того, красные, имея на север высокую местность, видимо, предполагали, что и к югу — такая же, а потому брали слишком высокий прицел.

Выполнив свою задачу, ротмистр Манжетный приближался уже к станции, когда раздался первый орудийный выстрел. Затем второй, третий… Подошли ближе. Стала доноситься ружейная и пулеметная стрельба. Огонь, вначале редкий, постепенно усиливался и, наконец, превратился в сплошной треск. «Видно, бой идет вовсю», — мелькает в голове конников…

Сойдя с полотна железной дороги, ротмистр Манжетный вышел к станции с юга. Оставив своих людей и коней за прикрытием, сам отправился на станцию, где встретил подполковника Смолина. Последний познакомил ротмистра с обстановкой и приказал его сотне занять позицию к северу от бронепоезда. Ротмистр направился было к сотне, дабы, взяв ее, ввести в бой, но подполковник Смолин остановил его и, приказав вести в бой сотню капитану Корочкину, преложил ротмистру Манжетному пройти с ним на правый фланг, к орудию по цепям. Вызвав Корочкина, Манжетный передал ему приказание, а сам с подполковником Смолиным пошел на восток от станции.

Попав в кустарник, ротмистр Манжетный потерял возможность ориентироваться. Кто стреляет? Откуда? Куда? Кругом кипит, как в котле. Пулеметы не трещат, а воют. Отдельных выстрелов не слышно, в ушах стоит сплошной вой, а над головой будто свист ветра. Впереди медленным шагом идет Смолин, позади него Манжетный. «Признаться, я в те минуты как-то не сознавал опасности, — пишет в своих записках полковник Манжетный, так как, во-первых, в первый раз был под таким огнем. Из-за кустов ничего не было видно, только наша цепь, вдоль которой мы шли. При мне двое или трое были убиты в голову, причем пуля, попадая, издавала какой-то шамкающий звук».

Двигаясь медленно, Смолин с Манжетным прошли всю цепь, вышли из-под огня и подошли к орудию полковника Перхурова, которое стояло шагах в двухстах от бронепоезда и било по нему в упор, но ничего особенного сделать не могло, так как стояло почти в створе поезда, имевшего паровоз в середине. В сторону орудия находился тендер и один или два товарных вагона. Оба же боевые вагоны находились на противоположном конце бронепоезда.

Поговорив с полковником Перхуровым, Смолин в сопровождении Манжетного так же медленно и тем же порядком двинулись назад. «Смотрю, убитых больше, — пишет полковник Манжетный, — насчитал человек до десяти. А стрельба между тем усилилась. Ружейных выстрелов почти не было слышно — одни пулеметы. Как потом выяснилось, у нас работало 12 „льюисов“, а на бронепоезде 8 „максимов“. И это буквально на пятачке».

«Обратный путь был труднее. Так и хотелось согнуться, а временами приходилось напрягать всю силу воли, чтобы не лечь, но удерживало самолюбие. Наконец, дошли до станции. Смолин пожал мне руку, поблагодарил за выдержку и помощь. Я второго не понял и, несколько удивленный, спросил: „Чем же я помог?“ Тогда Смолин мне признался, что перед моим подходом с сотней цепи, понеся в первые минуты боя огромные потери, чуть ли не до 40 чел. убитыми и ранеными, начали было отходить без приказа. Настроение бойцов было таково, что Смолин опасался возможности панического бегства чинов его отряда. Поэтому он решил для поднятия настроения лично пройти по цепи, а для компании взял меня. Он сказал, что броневик стоял от цепи всего шагах в 20–30. Вот тут-то меня обуял „задним числом“ ужас, да такой, что я на несколько секунд потерял дар речи. Тут только я сообразил, какой опасности мы подвергались. Только чудом объясняю, что вышли целыми из этой „прогулки“. Весь березняк был почти начисто срезан пулеметным огнем».

Два часа бились белые с бронепоездом. Наконец огонь стал ослабевать и вскоре совершенно затих, лишь раздавались отдельные ружейные выстрелы со стороны белых. Подполковник Смолин приказал атаковать бронепоезд. Белые цепи двинулись вперед. Тишина. Лишь слышны стоны в вагонах.

Несколько смельчаков подползли под самый бронепоезд и для большей верности в каждый из вагонов пустили через амбразуры по 2–3 гранаты. Открыли двери и вошли. В каждом вагоне было человек по двадцать. Почти все были мертвы. Несколько тяжелораненых. В глаза белым бросились две розовые фигуры, сидящие у двух пулеметов (в дыму от гранат в первый момент трудно было рассмотреть). Подошли ближе. Фигуры неподвижны. Толкнули. Мертвы. Оказывается, оба эти молодцы-пулеметчики были сплошь забинтованы розовыми бинтами, до головы включительно, причем оба убиты в лоб, по-видимому, пули попали в прицельную скважину. Был виден мозг, выползавший из раны густой массой.

Белым досталось: 8 или 9 пулеметов, 54 винтовки, значительное количество патронов и иные трофеи. Так как белые сильно потрепались, то в первую очередь с убитых были сняты сапоги, кои и поделены между ротами. В углу одного из вагонов, между прочим, в двух ящиках были обнаружены консервы. В одном из них — ананасы, а в другом — кильки и шпроты. «Недурно, голубчики, питались», — сострил один из белых. День был жаркий, в броневом вагоне — настоящий ад. Жажда мучила ужасно, а потому ящик консервированных ананасов доставил белым бойцам огромную радость.

Подобрав раненых, число коих ротмистр Манжетный в своих записках определяет в 50 человек, и окончательно подорвав бронепоезд, белые отошли в ближайшую деревушку, дабы немного передохнуть и привести себя в полный порядок.

Расположившись в