class="p">Несмотря на такую перспективу расплаты за неблагодарность, доведем вопрос до конца и обратимся к вопросу о том, кому обязаны своим происхождением генеалогии. Возможно, они написаны самими Лукой и Матфеем? Лука не составлял родословия, а нашел их. Причина? Сочинитель историй, который формирует часть своего повествования исключительно из собственного восприятия, несомненно, сможет яснее всех рассказать о назначении этого продукта; он будет знать, где его место, а именно в том контексте, из которого он был непреодолимо навязан ему; короче говоря, он не будет втискивать его в среду, связность которой он тем самым насильственно разрушает. Лука уже вышел за пределы той части своей истории, где только родословие могло бы занять свое место, уже описал общественную деятельность Крестителя, наконец, описал крещение Иисуса с его чудом, и тут, отметив, что Иисусу было около тридцати лет, когда он появился, он вставляет родословие с причастием и вырывает последующий рассказ об искушении из внутреннего контекста, связывающего его с рассказом о крещении. Лука еще не смог преодолеть родословие и должным образом включить его в свой труд: он нашел его и, как и Матфей, еще не включил в свой труд то мнение, на котором оно первоначально основывалось, в той мере, в какой оно имеет параллель в Евангелии от Марка, поскольку, как и Марк, он лишь позволяет слепому из Иерихона приветствовать Иисуса как сына Давида и даже сохраняет замечание Марка, что слепой слышал, что Иисус Назарянин идет по дороге.

Вывод о том, что найденные Лукой родословия действительно являются подлинным остатком иудейской древности, был бы несколько преждевременным. Если Лука не составлял его, то не мог ли кто-то другой сделать это до него? Как только речь заходит об исторической достоверности в данном случае, нужно было бы предварительно доказать — что невозможно, — что родословная боковой линии дома Давидова сохранилась в течение тысячи лет под всеми бурями истории, и тогда не нужно было бы бояться сравнения с родословной, которую приводит Матфей. И Лука, и Матфей, оба приводят родословную Иосифа, оба хотят быть правыми, только один может быть прав, но если один не принимается как достоверный свидетель, то откуда у другого привилегии? Если один падает — а по крайней мере один должен пасть, — то и другой уже не стоит на ногах. Но достаточно взглянуть на генеалогическую таблицу Луки чуть внимательнее, чем раньше, чтобы заметить, с какой тщательностью она составлена и с той скупостью имен, которая обычно встречается в таком целевом труде. Как часто встречаются имена Матфат и Маттафия? Как подозрительно, что в таблице перечислены Амос и Нахум, и как удивительно, что некоторые пророки не фигурируют, особенно когда видишь, как имена четырех сыновей Иакова следуют друг за другом?

Нам известны мучительные гипотезы, призванные объяснить, почему Лука и Матфей, хотя первый продолжает род Давида до Иосифа по боковой линии, а второй — по суверенной, тем не менее, согласно пропорциям своих скрижалей, встречаются примерно на одном и том же расстоянии в упоминании Серубабкла и Салафиила. Нам не нужно больше гипотез, да они и не были бы столь мучительными, когда так ясно, что генеалогия Луки является свободным творением, и когда достаточно легко доказать, откуда в этом месте вдруг появляются Серубабл и Салафиил. Неизвестная земля, через которую ведет тысячелетнее шествие таких странных и незначительных имен, была бы слишком пустынна и безлюдна, и читатель, которому предстояло участвовать в этом шествии, не смог бы сориентироваться и многое восстановить, если бы не было даже указателя или оазиса. Должны были прозвучать исторические имена, и Зоровавель с отцом появились в нужное время, чтобы читатель понял, что он перешел ко времени вавилонского эриля. Эта необходимость в указателе, точке покоя, действительно, была настолько настоятельной, автор настолько безоговорочно вынужден был подчиниться, что не задумывался над тем, как поместить Салафиила с отцом и Зоровавеля с сыном, причем оба они совершенно неизвестны.

Матфей действует более умело, — мы узнаем его в целом как толкового, часто остроумного автора, — но у него было и то преимущество, что благодаря написанию Луки он привык рассматривать генеалогию как составную часть Евангелия. Он помещает генеалогию туда, где ей самое место, — в начало своего труда. Но какая генеалогия? Хотя бы переданная ему? Или составленная им самим? Во многих чертах дух и разумное отражение первого синоптика невозможно отрицать.

Родословие возвращается из своего бесформенного расширения, в котором оно продолжается у Луки до Бога-отца Адама, в более узкие пределы, а именно только до Авраама: это соответствует взглядам Матфея, который с особым предпочтением связывает Ветхий Завет с Новым, чтобы генеалогический интерес не выходил за пределы патриарха и отца народа завета. Во введении к родословию Иисус Помазанник сразу же описывается как сын Давида и Авраама: обетования, хочет сказать евангелист, данные Аврааму и Давиду и связанные с потомками обоих, нашли своего носителя. Только один писатель, который в остальном всегда скрывает за собой ощутимую увлеченность ВЗ, упоминает в родословии, помимо мужчин, женщин, которые, как ему казалось, чем-то выделялись: Фамарь отдала себя из ревности о сохранении святого рода, Нахав был первым из ханаанеев, кто «признал Иегову», когда евреи вошли в Ханаан, о том, как Руфь достигла достоинства стать матерью рода Давидова, рассказывается в особой книге ВЗ, а Вирсавия, ревностно противостоявшая притязаниям Адонии, в конце концов добилась того, что на престол взошла семья, в которую вошел Мешиах. Поэтому, безусловно, только евангелисту принадлежит то, что родословие разделено на три равные части, каждая из которых ограничена наиболее важными эпохальными личностями и событиями истории. Каждый из трех разделов состоит из четырнадцати членов, первый из которых простирается от Авраама до Давида, который, будучи сыном Иессея, все же включен в первый период. Давид как отец Салама начинает второй период, а Иосия замыкает его четырнадцатым, но не как сын, как порожденный, как Давид замыкал первый ряд, а одновременно как отец Икконии, который уже не учитывается во втором ряду, а начинает третий период как отец Салата, и в этом периоде снова четырнадцать членов от него до Иисуса. Таким образом, переход от второй серии к третьей формируется иначе, чем переход от первой серии ко второй, но он должен был сделать это, чтобы трижды получить одинаковое число членов, и он смог сделать это без труда, установив время путешествия в Вавилон как средний срок для второй и третьей серий. В этом среднем промежутке он мог позволить Иостасу как отцу Ичхонии замкнуть второй ряд, не