Шрифт:
Закладка:
Хорхе Родольфо всегда описывал ее тон как самодовольный. Сейчас ее голос звучал мрачно.
– За вашим братом пришли, – сообщила она.
Он был не первым, кому позвонили с подобной вестью. Еще до него многие переживали то же смятение, тот же страх, тот же гнев, то же бессилие. И после него еще не раз будут сыпаться те же вопросы, выкрикиваться те же оскорбления, сдерживаться те же слезы. Много лет спустя волны от всех этих звонков сольются вместе, превратившись в мантру обреченного поколения. Вспыхнут протесты, потянется череда бедствий и испытаний. В эссе и долгих речах люди будут рассуждать о том, что можно было сделать, а чего – нельзя.
Хоакин повесил трубку и сухо объявил:
– Я пошел.
– Нет, – только и смогла произнести Паула, словно пытаясь задержать его и не дать новой реальности ворваться в их жизнь. Она повторила это слово, когда Хоакин выскочил из постели, будто надеялась, что два «нет» защитят эффективнее, чем одно. Она повторила его в третий раз, про себя, когда Хоакин кинулся на кухню, и прошептала его, тихо-тихо, когда он вернулся с уличной обувью в руках.
Муж был погружен в свой собственный внутренний монолог. С его губ нет-нет да и срывалось какое-нибудь «¡Bastardos!»[8] или «¡Hijos de puta!»[9]. Одевшись наполовину, он метнулся в коридор.
– Где мой блейзер?
– Блейзер? Лето же, Хоакин!
– Мне надо спрятать пистолет.
Паула глубоко вздохнула, прежде чем ответить:
– Кажется, ты его повесил на стул у двери.
Она слышала, как он беспокойно мечется по коридору, как замедляет шаг и наконец останавливается. Найдя то, что ищет, он всегда успокаивался. В отличие от нее.
– Подойди сюда! – позвала она.
Хоакин тут же возник на пороге спальни. Пауле невольно вспомнился день, когда она впервые обратила на него внимание – тогда он вот так же стоял в дверях университетской аудитории, прислонившись к косяку, за несколько минут до того, как закончилась лекция. Возможно, он ждал совсем другую девушку – этого он ей не рассказывал. Девятнадцатилетний, словно бы уставший от взрослой жизни, поджарая фигура скрыта под бежевым плащом, доходящим до самых лодыжек, длинные пальцы то и дело выцепляют из кармана сигареты, а с губ не сходит улыбка человека, который всегда получает то, чего хочет. С тех пор борода у него поредела, а килограммы прибавились, придав внушительности самому молодому инспектору полиции в Буэнос-Айресе. При виде Паулы в ночной рубашке Хоакин не моргнул и глазом.
Повисло молчание.
Он направился к ящику, где хранил свой вальтер.
– Подожди. – Паула схватила его за руку.
В свое время Пауле пришлось привыкать к тому, что в доме хранится служебное оружие. Она выросла в богатой семье, поднявшейся на металлургии, и хотя питала к закону смутное уважение, однако глубоко презирала тех, кто ему служит. Ей далеко не сразу удалось примириться с мыслью о том, что главенство закона кто-то должен воплощать в жизнь и что один из этих «кто-то» – ее муж.
Но свыкнуться с присутствием дома смертоносной железки оказалось проще, чем она думала. Она видела, как Хоакин с серьезным видом убирает пистолет в кобуру, собираясь на работу, ощущала его тяжесть на бедре мужа во время прощальных поцелуев, облегченно выдыхала каждый вечер, когда он снова запирал оружие в ящик.
– Хоакин, давай еще разок все обдумаем, – попросила она.
Тяжелее было принять то, что этот пистолет означает: несколько версий их будущего. Что однажды Хоакину придется его применить. Или того хуже: что когда-нибудь кто-то наставит такой же пистолет на него самого. Теперь, глядя на мужа в дверях, она понимала, что нет слов, способных его переубедить. Он не сумеет прийти в квартиру брата спокойным, осмотрительным, хладнокровным инспектором, которого она так хорошо знала. Он сметет все на своем пути, если только это поможет вернуть Хорхе.
– Ну придешь ты в квартиру Хорхе Родольфо. А дальше? Ждать тебя никто не будет. Наверняка там никого уже нет.
– Мне некогда разговаривать, – бросил он свысока.
– Мы же недавно от них пришли!
Хоакину напоминание не требовалось: голова все еще гудела от пива и вина.
– А вдруг они уже тогда были там, вдруг следили за квартирой? – продолжала Паула. – Может, и мы теперь угодили в какой-нибудь список!
Хоакин замер как вкопанный. Об этом я не подумал. Но полицейского-то они не тронут? По спине пробежал холодок.
– Не волнуйся.
– Не волнуйся?! Как это не волноваться?! Я только и делаю, что волнуюсь! Сперва за Хорхе переживала, а теперь вот приходится за тебя! Вдруг они все еще в засаде?
– Тем лучше. Хочу их увидеть. В глаза им хочу посмотреть, когда они будут отвечать на мои вопросы. А они будут. Я тебе вот что скажу. Если с Хорхе что-нибудь – хоть что-то, – случится…
– Хоако, прошу тебя.
Он замолк, вдруг осознав, что и сам боится. Что он станет делать, если нарвется на военный отряд? Старенький вальтер на бедре сделался горячий, точно грелка. Так каков твой план, Хоакин?
– Позвони Галанте, – сказал он Пауле. – По телефону ничего не рассказывай. Просто скажи, что я его жду у Хорхе.
– А он не станет расспрашивать?
– Не станет. Потом соседке. Той самой, которая сейчас звонила. Ее номер должен быть в кожаной телефонной книжке. Она точно сейчас не спит.
Весь дом сейчас не спит.
– Попроси ее включить свет, как только эти ублюдки уйдут.
– Хорошо.
– В какой квартире она живет?
– На третьем этаже. У твоего брата квартира «В», значит, у нее, наверное, «А».
– Уверена?
– Хоакин, я жена инспектора. А не инспектор.
Хоакин сел рядом с ней на кровать и взял ее ладони в свои.
– Как бы там ни было, пусть включит свет в гостиной, когда там никого уже не будет.
Стоило произнести эти слова вслух, и он явственно ощутил их свинцовую тяжесть. Когда никого уже не будет. Эти ребята работают быстро. Когда он доберется до квартиры брата, то никого там не застанет. Все разойдутся. Брата тоже не будет. И Аделы. И мальчишки. Мальчишка! Боль прошила его где-то слева.
– А как же я? – спросила Паула.
– Никуда не уходи, – велел он. И, не дав ей возразить, добавил: – Позвони, куда я прошу. Ну и мало ли что: может, кто-то захочет с нами связаться. Я дам тебе знать, как только доберусь до места. Все будет хорошо. – Интересно, подумал
