Каким решительным и смекалистым стал он у нас! Такой и на фронте не растеряется. А ведь еще два года назад, когда приехал он в город, всего боялся.

«Вдруг Андрюху арестовали там? — подумал я. — Где мы будем его искать? Не придется тогда нам ехать в деревню».

Дедушка любил, чтобы все было сделано по доброму порядку и согласию, поэтому отговаривал меня ехать в этом поезде.

— Напрасная затея.

— Но ведь Андрюха сказал.

Вдруг у одного из вагонов приотворилась дверь, и Андрюха замахал нам руками. Вот мы около подножки. Дедушка тяжело дышит, хватаясь за грудь, а я с торопливой радостью сую Андрюхе его котомку, дедушкину сумку с инструментами. Нам бы только дедушку в тамбуре устроить, а сами мы на буферах или на подножке. Нам такое нипочем.

— Иди, дедушка, сюда иди, — зашептал я.

Но в это время дверь распахнулась, и я увидел перед собой крепкие ноги щеголеватой проводницы, обутые в ловкие кирзовые сапожки.

— А ну, кыш! — с привычной небрежностью сказала она и оттолкнула меня от подножки.

Я поскользнулся и упал.

Чего-чего, а такого я не ожидал. Ослепленный обидой, я вскочил и вновь бросился к вагону, но вновь проводница оттолкнула меня.

— Как вам не стыдно! Ведь вы женщина. Зачем так! — задыхаясь, уговаривал проводницу дедушка. — Мы уйдем, уйдем. Скажите разумным словом, а не так. Мы уйдем… Пойдем, пойдем, Паша. Не надо, — уговаривал меня дед.

Но я опять бросился на подножку. Проводница захлопнула дверь. Я забарабанил кулаками в глухое железо, постепенно понимая, что все это напрасно. Тем более, что прямо к вагону шел военный командир. Он нас отгонит от поезда или даже арестует. Я слез на землю. Дедушка гладил меня по вихрам.

— Ведь я тебе говорил. Вот видишь. Уж лучше вечером уедем. Пойдем, Паша, пойдем.

Размазывая злые слезы, я упирался и не хотел уходить, пусть даже меня арестует этот военный командир.

В командире было что-то знакомое. Горбоносое худое лицо. Сергей Антоныч! Я спрятался за дедушку. Надо быстрей юркнуть под вагон.

— Павел! Беглец! Куда это ты? — положив мне на плечо руку, спросил Сергей Антоныч.

В фуражке, в военной форме, он совсем не походил на прежнего плешивого мешковатого раненого костыльника. Бравый, подтянутый, командир как командир. Вот что делает с человеком одежда.

Дедушка что-то стал объяснять Сергею Антонычу про Андрюху, про печь для Ефросиньи. Не знаю, понял ли его Сергей Антоныч, только он вскочил на подножку, вынул из кобуры пистолет и, приспособив дуло к замочной скважине, повернул. Ствол пистолета как раз подходил к треугольному сердечнику запора. Дверь открылась.

Та же щеголеватая проводница, с тем же злым выражением на красивом тонкобровом лице смотрела на нас.

— Что еще? — спросила она.

— Это я открыл, — сказал Сергей Антоныч, поднимаясь в тамбур. — Что же это ты, подруженька, молодая, красивая, кровь с молоком, а такая сердитая? Над людьми издеваешься.

Проводница с презрением лузгнула семечко, скорлупка пристала к пухлой губе. Эту деваху нелегко было сбить с привычного тона.

— По законам военного времени обязана не пускать. Что я не так сделала?

— Не пускать? Это одно. А толкаться кто позволил, тоже военное время? — спросил Сергей Антоныч.

— А если слова не понимают? Много их шляется. Всех не посадишь. А вы, спрашивается, как вагон открыли? Ну-ка, товарищ капитан! — вновь набравшись строгости, выкрикнула проводница.

Сергей Антоныч вынул какую-то бумагу.

— Проходите, — разрешила ему проводница.

— А они со мной проедут километров сорок, — сказал он.

— А их я не пущу. По закону военного времени… — с деревянным упорством стояла на своем проводница.

— Правильно, правильно, товарищ капитан, — вдруг из забитого людьми прохода послышался голос Андрюхи. — Вон старичок еле дышит, а парнишка весь уревелся.

— А ты тут, чаек-кипяток? Вот я еще разберусь. Вроде не парень, а ты дверь-то открыл. Вот позову начальника поезда, трибунал по тебе заплачет.

— Вот испугался! Да я, может, через три дня военный, — откликнулся весело Андрюха.

Не обращая внимания на проводницу, Сергей Антоныч и Андрюха помогли забраться в тамбур дедушке. Я прыгнул на подножку уже на ходу. Проводница выхватила флажок. Видимо, хотела остановить поезд, но из глубины вагона загудели голоса:

— Эй, не задерживай по пустякам!

— А что, она имеет право. Время военное, — заступился за нее какой-то сторонник чистой формы.

Но большинство было за нас. Мы уже ехали.

Проводница не пыталась сигналить, а только грозилась, что вот придет начальник поезда, и тогда…

— Сорок верст ведь, барышня. Мы бы и билет купили по истинной доброй воле, законно поехали, да не продают, а человек на солдатскую службу опаздывает, — пытался объяснить ей дедушка.

— Ничего, — успокоил его Сергей Антоныч, — сделает она одно доброе дело, десять злых снимется.

Проталкиваясь после этого мимо нас, грозная проводница не была уже такой грозной, и даже какую-то виноватость заметил я в ее лице. И у меня злость, заклинившая горло, стала пропадать. Может быть, и доедем мы. Да, точно доедем!

Сергей Антоныч угостил дедушку целой папиросой, и дедушка вовсе отмяк, все благодарил его.

— Павлика вашего я знаю. Увидел вас с той стороны и подошел, — объяснил Сергей Антоныч и положил мне руку на плечо. — Эх, Павлик, Павлик!

То ли он опять о сыне вспомнил, то ли меня жалел.

Дедушка любил разговаривать с понимающими людьми о политике, о литераторах российских, об истории. Худое, с впалыми щеками лицо его преображалось, голубые детские глаза смотрели пытливо и уже не так грустно. Сейчас, забыв о том, как горько было на вокзале, увлекся беседой с Сергеем Антонычем о том, «почто мы так безмятежно доверились германцу».

Дедушка говорил вроде спокойно. А прошлогодней осенью, когда немцы были у Москвы, он не мог найти покоя. То и дело ругался, хотя раньше никогда и никто не слыхал от него таких слов. Он перечислял, сколько раз германец «со злобным коварством надувал нас».

Сергей Антоныч и соглашался во многом с дедушкой, и говорил о том, что мы не могли избежать столкновения с фашизмом, готовились к нему.

— То, что от столкновения с ним не уйти, мы поняли еще в Испании, — обмолвился он, и я стал смотреть на него с немым восторгом.

Наверное, Сергей Антоныч сражался в Испании. Как поздно я узнал это! И сына он, наверное, урывками видел, потому что сначала в Мадриде воевал, а теперь вот опять война, и он вовсе его потерял. А я, дуралей, прятался. Надо было с дедушкой их свести, они бы всласть поговорили обо всем. И веселей бы стало Сергею Антонычу.

Азартный постук