Шрифт:
Закладка:
Гении прокладывают дороги в науках, а люди, обладающие умом и вкусом, разравнивают и украшают их. Улучшение дорог следует рекомендовать для того, чтобы лучше переходить с одной на другую.
Заключать об упадке наук из современного состояния учености, когда польза, основательность и крохоборство относятся как 1:3:5, значит проявлять большую близорукость. Ведь эти зигзаги — лишь часть непрерывного пути, и рано судить, приведет ли он к подъему или упадку. Пятьдесят лет педантизма и крохоборства — явление, конечно, печальное для современной эпохи, в сущности же это незаметные искривления большой линии и только вблизи кажется, что она возвращается вспять. Если народ, уже выйдя однажды из состояния благородной простоты, оказался ослеплен мишурным блеском, то дорога обратно, к простоте, идет, как мне кажется, через еще большую аффектацию, которая приводит к отвращению.
Что проистекает от причин, а что от случая?
О превращении воды в вино[82] посредством циркуля и линейки.
Профессора в университетах, как хозяева трактиров, должны бы иметь вывески.
Едва ли можно говорить о философах. В Европе их с трудом наберется около дюжины, прочие же — магистры, доктора и профессора философии. Конечно, древние превосходили нас:
1. Потому что они не подражали постоянно.
2. Не знали догматизма.
3. Изучали больше вещи, чем слова.
4. Были свободней.
5. Не писали, чтобы заработать на кусок хлеба.
6. Больше наблюдали природу...
...Первый умственный взгляд, которым я окидываю вещи, очень важен. Наш ум смутно охватывает их со всех сторон, и это часто более ценно, чем ясное представление об одной их единственной стороне.
Поистине, говорит Даламбер, даже сносные учебники логики полезны лишь для тех, кто может обойтись и без них. Благодаря знанию перспективы слепые не станут зрячими.
Там, где движется любое тело, имеется пространство и время; поэтому простейшее в этом мире существо, обладающее ощущениями, можно было бы назвать существом, измеряющим углы и промежутки времени. Наш слух, возможно, также и наше зрение состоят именно в этом подсчете колебаний.
Все это высижено при бодрствующей учености и спящем здравом рассудке.
Готтентоты называют мышление бичом жизни. Que de Hottentotes parmi nous![83], — восклицает Гельвеции. Прекрасный девиз.
Мир, должно быть, еще не очень стар, потому что люди еще не могут летать.
...Человек находится не внутри земного шара, на котором он живет, а на его поверхности, если не считать воздушного слоя; подобным же образом и внутренняя сущность вещей не доступна человеку, он познает только их поверхность, если не считать той незначительной глубины, на которой еще может дышать философский водолаз.
Так осмеют нас еще, пожалуй, и наши родичи — и ангел, и обезьяна[84].
Я, пожалуй, охотней изобрел бы слово «сверхумник», чем какое-либо иное. Оно, несомненно, делает честь его создателю. Ведь существуют люди, привыкшие обо всем изрекать глубокомысленные суждения и не потому, что эти суждения естественно приходят им в голову, скорей, напротив, эти идеи искусственны и ни на какого черта не нужны философии. Это, так сказать, чудеса в мире идей, на которые нельзя рассчитывать. Так как подобные люди постоянно приводят причины (потому ли, что считают это своим долгом, или прекрасным), они почти всякий раз упускают из виду естественное объяснение; все тяжеловесное, притянутое за волосы, льстит их гордости больше, чем естественное, ведь именно она побуждает их поступать так. И в этом также кроется причина, почему великие открытия кажутся нам такими легкими, когда они уже сделаны...
Искать, в чем родственны две вещи[85], как соотносятся они при ослаблении или усилении их общих свойств.
Он создал некую систему, имевшую такое влияние на способ его мышления, что публика замечала, как его суждение постоянно на два-три шага опережало его ощущение; хотя он сам в это время полагал, что оно лишь следует за ощущением.
О, как забудутся когда-нибудь наши имена, уступив место именам изобретателей воздухоплавания и прочего!
Я совершенно не понимаю, что нам от того, что мы при каждом удобном случае превозносим древних...
Поистине, большая честь для нас, старых студентов, что две тысячи лет тому назад существовали люди поумнее нас. Вы думаете, что мы еще, вероятно, живем в те времена, когда самая большая мудрость заключалась в сознании, что ты ничего не знаешь[86]? За подобный капитал сегодня не дают взаймы звание магистра, так же как за богатство, состоящее в бедности, не получишь и гроша. Нет, нет, друзья, эти времена мы проспали. В настоящее время эти принципы — прекрасные гнезда давно улетевших истин. Для философских кунсткамер они еще годятся, но для домашнего обихода они не стоят выеденного яйца. Велика честь в наше время — уверенность в том, что ты ничего не знаешь! Отсюда уже ясно, что это положение не имеет иного смысла, кроме прямого, или ваши жалобы на современность еще в одном отношении нелепы. Вы не можете отрицать, что в настоящее время у нас больше людей, ничего не знающих, чем в древности, и в этом можно убедить их в кратчайший срок.
Изобретение можно всегда рассматривать как потерю: что-то, так сказать, потерялось в голове человека. Кто ничего не терял в своей голове, ничего и не обретет.
Совсем небезразлично, какой путь избирают в познании определенных вещей. Если в юности начинают с метафизики и религии, то посредством умозаключений легко приходят к бессмертию души. Не каждый путь ведет к этому, по крайней мере, не всякий так легко. Если и можно иметь о каждом слове в отдельности ясное понятие, то в очень сложном выводе невозможно представлять себе все эти понятия одинаково ясно: в применении они часто связываются друг с другом таким образом, который был для нас привычным и легким с юности.
В философии труднее всего изучать любую вещь заново, в ее
