Шрифт:
Закладка:
– Что тебя тянет в твое Движение? Может быть, ты им не подходишь, может, стоит отказаться от него?
– Нет, нет, отец, там все так здорово и красиво.
– Но ты же говоришь, что они досаждают тебе, Иоанна.
– Досаждают, но это неважно. Я сама во всем виновата. Движение, отец, это как дом, как теплое гнездо. И цели наши прекрасны. Они снятся мне по ночам. Ты бы должен услышать, отец, как нам рассказывают о Палестине, читают у костра легенду о бунте сына. Это так вдохновляет, отец!
– Легенда о бунте сына? Я бы действительно хотел ее услышать.
– Я могу тебе ее рассказать, отец. Я знаю ее наизусть. И не ожидая ответа, Иоанна начинает декламировать:
«И был день, и я, сын, взбунтовался против отца и матери! Я, сын, восстал против легенд отца и матери, против их законов. Хотел я создать собственную легенду. Эй, эй, эй, сын мой, не слушай отца о морали его, не внимай ухом законам матери, ибо мораль отца сомнительна, да и матери – то же самое! Эй, эй, эй, не слушай…»
Испуганный Бумба, который все время стоял за дверью кабинета отца и, прижав ухо к отверстию замка, прислушивался к разговору, в надежде узнать точно, что «получит» Иоанна от отца, бежит к Фриде.
– Фрида, слушай! Что она там говорит? Все время кричит – эй, эй, эй! Не слушай, не слушай! А отец молчит и ничего ей не отвечает.
– Да что он ей ответит? – вскакивает Фрида. – Даже он не выдерживает сумасшествия девочки. – И она бежит к Гейнцу в комнату жаловаться.
– Скажи мне, детка моя, – склоняет голову улыбающийся отец, – что во мне такого плохого, что ты хочешь восстать против меня?
Иоанна мгновенно прекращает декламацию, изумленным взглядом смотрит на отца и краснеет. Что она снова сделала? Может ли она сказать отцу что-то плохое, больному отцу, которого нельзя волновать? Но отец вовсе не выглядит человеком, которому причинили боль. Столько доброты в его взгляде и на лице, склонившемся над Иоанной, которая вглядывается в него, как будто она видит его в первый раз. Впервые видит она отца таким красивым, выпрямившимся во весь свой рост, с таким добрым взглядом.
– Отец, – шепчет она взволнованно, – отец, в тебе нет ничего плохого. Конечно же, нет.
– Так почему же ты призываешь к бунту против меня? И так решительно?
– А-а, это не против тебя, отец. Вправду, нет. Это против всего здесь. Против всех вместе.
– Против! – смеется отец. – В твоем возрасте надо быть против, Иоанна, это хорошо и чудесно. Но в меру. Ты же знаешь, что все должно быть в меру. Кто это сказал?
– Это один из главных принципов эллинского мира, – отвечает Иоанна.
– Именно, – радуется господин Леви хорошему образованию дочери. – Иоанна, через месяц у тебя день рождения, не так ли? Какая у тебя просьба ко мне к этому дню? Ведь тебе исполнится двенадцать лет.
– У меня большая просьба к тебе, отец. Сейчас пришла мне в голову. Погуляй со мной под дождем. Я всегда гуляю в одиночку под дождем, и тогда приходят мне в голову столько мыслей. Под дождем я смогу объяснить тебе еще много важных вещей.
Фрида не давала отцу гулять с маленькой дочкой в холодную погоду. Где теперь Фрида? Наоми пытается найти ее следы. Веки сами слипаются от усталости, но мысли четки и ясны. Завтра у нее встреча с сестрой Руфью. У Руфи превосходная память. Она освежит детские воспоминания Наоми, напомнит рассказы деда, вернет ей прошлое.
Фурункулы на ее груди и спине продолжают расти. Не помогают ни мази, ни таблетки. Депрессия усиливает чесотку. Еврейская кровь сочится под ногами, комната черна и полна привидений. Убийства, вопли пытаемых жертв, человеческие скелеты обдают ее дыханием гибели. Пишущая машинка выстукивает картины Берлина. Выкрики нацистов, надписи на стенах: «Христианство сотрем и скорей, ибо свинья Иисус – еврей!» Возрождаются к жизни нордический бог Вотан, славянский Триглав, бог войны и мудрости Один, крестьянский бог земледелия и плодородия Венартус. В бесконечных своих речах Гитлер возвращает немцам их древних языческих идолов под несмолкаемую музыку Рихарда Вагнера. Она отшлифовывает текст, вызывая к жизни незабываемый день детства.
1931 год. Дом погружен в сон. Гейнц запретил ей сбегать со дня рождения Бумбы. Младшему брату исполняется одиннадцать лет. Дни рождения в доме – дело священное, ибо другие праздники вообще не отмечают. Но она все же прокралась в сад, чтобы присоединиться к подразделению, готовящемуся к экскурсии в лес. «Девочка, девочка!» – окликает ее Урзула, служанка графини, живущей напротив, размахивая письмом, – «Девочка, позови садовника Зиммеля».
По просьбе старухи, которую Наоми называет «вороньей графиней», старый садовник поехал в старый Берлин, на Рыбачью улицу около реки Шпрее, передать письмо родственнику умирающей графини.
Черные вороны больше не будут есть крошки с рук графини, которая в ранние утренние часы выходила к озеру в черных траурных одеждах и разжигала любопытство Иоанны – Наоми. Все годы своего детства она сочиняла легенды о мистической фигуре странной графини, и ее тайне. Вечером она вернулась из похода в лес. Семья и гости, празднующие день рождения Бумбы в саду, не заметили, как она прокралась в дом. Настроение ее было ужасным. Она достала дневник из тайника и выложила в нем свою скорбь.
«Подняли знамя Гитлера над домом умершей графини!» – с криком ворвалась она в домик садовника. «Знаю. Это очень плохой знак, что дом графини захватили нацисты», – садовник затянулся и выпустил ароматный дым из трубки.
Он рассказал, что недавно встретил у озера служанку графини Урзулу, и она стала его стыдить, что он обслуживает евреев.
«Но почему графиня оказалась нацисткой?» – спросила разочарованно девочка. Зиммель объяснил ей, что графиня терпеть не могла кайзера Вильгельма Второго. Она боялась, что ее сына-музыканта пошлют на войну. Отец ее племянника, человек военный, заседавший в рейхстаге, высмеивал своего и ее сына за их физическую слабость. Его сын не выдержал этих насмешек и ушел на фронт. Сын ее пошел вслед за ним и погиб в бою. Горе съедало графиню, и она поставила себе целью отомстить сыну сестры, социалисту, вернувшемуся с войны живым. Она уверила себя, что если бы не он, ее сын был бы жив. Графиня и садовник происходили из древнего прусского колена вандеев, уроженцы которого никогда не были связаны с политикой.
«В моем селе, я не слышал имени Гитлера. Они чураются нацизма».
«Я не пройду мимо нацистского знамени», – сплюнула она.
«Бертель, не сдавайся этому знамени».
«Тише, тише! –