просто замирает у воды, а, как бы это сказать, разговаривает с ней. Однако экономка Одан, застав служанок за эдаким шушуканьем, строго-настрого запретила им проявлять неуважение к госпоже – пусть та и никак не могла бы о нём узнать.

Слуги привыкают к любым предпочтениям и особенностям своих господ, будь то обыкновение подремать после завтрака до самого ужина с перерывом на короткий, но сытный обед, или непереносимость фиолетового цвета, или выращивание в аквариуме тритонов, или что угодно ещё. Привыкают, подстраиваются, предугадывают. Если некий господин питает склонность к рыбной ловле, то без малейшего напоминания в урочный час ему будут поданы все его снасти, заботливо проверенные и при необходимости починенные, а также свежайшая наживка и корзина для пикника на случай, если господин захочет перекусить, нагуляв аппетит на свежем воздухе. А рядом будут стоять дворецкий, ожидающий указаний на время отсутствия господина, и мальчишка, готовый нести всю рыболовецко-пикниковую поклажу.

Няня Альмагии привыкла к тому, что госпожа Эшлинг заходит проведать дочь перед сном и, убедившись, что всё в порядке, полностью вверяет малышку заботам няни до утра. Однако тот летний вечер был иным. Для начала, госпожа Эшлинг задержалась на прогулке, и посланная дворецким Оданом служанка едва успела найти и привести её домой до второго удара гонга, так что госпожа Эшлинг, вопреки приличиям, не переоделась к ужину. Затем, сразу после трапезы, госпожа Эшлинг вызвала няню с маленькой Альмагией и провела наедине с дочерью чуть больше времени, чем обычно. А когда наконец возвратила дочь няне, выглядела не такой рассеянной, как в последние недели, – в глубине её серо-голубых глаз плескалась не то тревога, не то предвкушение. И в завершение, когда няня ночью убаюкивала отчего-то проснувшуюся малютку, на пороге детской возник белый призрак – госпожа Эшлинг в одной лишь ночной сорочке и с распущенными светлыми волосами. Почти не обращая внимания на няню, госпожа отослала её, велев вернуться через час.

Няня не посмела перечить. Оглянувшись при выходе из комнаты, она увидела, что шторы отдёрнуты, комната залита серебряным светом полной луны, а белая фигура безмолвно склоняется над колыбелью.

В этой ситуации не было ничего страшного – мало ли, матери приснился ночной кошмар про её дитя, и она, не помня себя от беспокойства и не вполне отогнав сонный морок, поспешила в детскую, забыв даже накинуть шлафрок. И всё же на душе у няни было неспокойно: так необычно госпожа Эшлинг вела себя, так пронзительно сияла луна, да и малютка Альмагия отчего-то проснулась посреди ночи, хотя всегда была тихим и крепко спящим ребёнком…

Няня не использовала дарованный ей час ни для каких личных нужд – она проникла в соседнюю комнату и села у самой стены, отделявшей комнату от детской, принялась бдительно ловить каждый звук: не призовёт ли её госпожа Эшлинг раньше оговорённого срока, не раздастся ли плач Альмагии?

Но минута утекала за минутой, весь дом был погружён в тёмный покой, и глаза няни потихоньку начали закрываться.

Звон! Далеко внизу, в гостиной на первом этаже, старинные часы пробили час пополуночи. Значит, через полчаса няне следовало вернуться к обеим своим госпожам. Только вот отчего-то ей не хотелось ждать, хотелось войти – ворваться! – в детскую немедля. Но приказ госпожи…

Борясь теперь уже не со сном, а с тревогой, няня подошла к окну взглянуть на сиявший в вышине серебряный шар. И обомлела. Внизу виднелся белый призрак – казалось, летевший над травой, а не бежавший по ней, настолько быстро он передвигался. Она. Госпожа Эшлинг. Обеими руками прижимавшая к груди какой-то свёрток…

Няня бросилась в детскую. Детская – и колыбель – были пусты.

Задохнувшаяся от ужаса няня метнулась к лестнице, скорее, вниз по ступенькам, через холл ко входной двери, во двор, в погоню!..

Няня не успела забить тревогу, не успела и подумать об этом – нельзя было терять ни секунды. Она сама не понимала, что её так испугало: разве не могла мать просто выйти подышать освежающим ночным воздухом, заодно взяв с собой своё дитя, дабы ему лучше спалось?

Нет. Эта – не могла.

Холодный свет луны делал чёрное ещё чернее, а белое – ещё белее. В панике озиравшаяся по сторонам няня разглядела фигуру, которая была уже далеко, но белела посреди ночного поля так, будто сама испускала свет. Хотя и не будь она видна, найти её было бы несложно: госпожа Эшлинг направлялась туда же, куда обычно. К реке.

Няня закричала в попытке дозваться госпожу, подхватила юбки и со всех ног бросилась в погоню.

…Она опоздала. На берегу никого не было. Реку обрамляла тишь. Ни одна ветвь не колыхалась, ни одна тень не шевелилась. Сам воздух замер, будто течение времени остановилось.

Но что это там, в воде, тёмное пятно посреди сияющей лунной дорожки? Небольшое, округлое, похожее на болотную кочку… или человеческую голову. Голову кого-то, кто зашёл столь далеко от берега, что ещё через пару-тройку шагов совсем скроется под водой.

Нечто погрузилось в воду. Лунная дорожка вновь разгладилась, мерцая так умиротворяюще, будто ровным счётом ничего не произошло. Однако вдруг серебряные блёстки оторвались от воды, приподнялись над ней и закружились в воздухе там, где секунду назад была голова (голова ли?), приветственно зазвенели и в вихре-танце сделались похожи на венец…

Няня замерла, ни жива ни мертва от страха. Она уже не знала, что видит, а что ей только чудится. Не знала, что делать. Не знала, как ей теперь возвращаться в «Тёмные Тисы» – да и сумеет ли она вернуться?

Резкий звук разрушил тихую магию ночи. Резкий, земной, человеческий – плач ребёнка.

Няня всполошилась, отыскивая источник плача, столь ей знакомого. И под сенью плакучей ивы, чья завеса спускалась почти до самой воды, обнаружила искомое – вверенную её заботам маленькую госпожу.

Альмагия плакала так, как не плакала ни разу прежде, её личико совсем сморщилось, а пелёнки оказались мокры насквозь. Не по той причине, каковая типична для младенцев, – нет, вся ткань пропиталась водой, будто младенца окунули в реку… или занесли в реку, а затем, по неведомой причине, вынесли обратно на берег и оставили лежать на земле.

Няня сорвала с себя передник и чепец, изо всех сил постаралась приспособить накрахмаленную ткань для вытирания и укутывания ребёнка, подхватила заливавшуюся слезами Альмагию на руки и побежала назад, домой, в «Тёмные Тисы», в безопасность – помчалась так, словно за ней гнались все зримые и незримые призраки этих земель.

Путь от реки казался втрое длиннее, чем путь к оной, – и всё же не успели старинные часы в гостиной пробить без четверти два пополуночи, как обессиленная няня достигла цели. И сразу