Он не опустил руки и после этой неудачи. Только стал ещё молчаливее, ещё замкнутее. Ещё усерднее. Все силы души и тела он направил на свой, как он называл его, великий труд – грандиозную монографию, подводившую итоги его исследованиям за минувшие десятилетия. Черновики заполонили стол господина Эшлинга, а уж сколько скомканных листов бумаги оказалось выброшено, сколько писчих перьев оказалось изломано, и вовсе не поддавалось исчислению. Наконец, господин Эшлинг собрал из разрозненных множеств одно целое. Аккуратно переписал – сам, не препоручив работу Альмагии. Сложил в пухлую стопку, упаковал, обвязал шнуром, для верности запечатал сургучом, сделав оттиск фамильным перстнем. Более того – впервые за много лет засобирался в дорогу! Не до столичного Денлена, а лишь до близлежащего Грумблона (передать письмо почтовым службам там было, по его разумению, хоть чуть-чуть да надёжнее: из рук в руки самому почтмейстеру, да вдобавок аж на полдня пути ближе к столице – к издателям «Вестника Волшебства», к магам из клуба «Абельвиро»!), но всё же для такого домоседа это было большим шагом.

Господин Эшлинг сделал всё от него зависевшее. Всё, что только мог сделать. Далее оставалось запастись терпением и с трепетом, в коем он не признавался никому, даже самому себе, ожидать результатов.

Господин Эшлинг привык завтракать у себя в кабинете и в тот день не изменил привычке. Однако вскоре после завтрака прибыл свежий выпуск «Вестника Волшебства» – единственный гость, которому хозяин дома всегда был рад, ради которого ненадолго прерывал затворничество, которого выходил встретить на пороге, оказывая ему честь, коей не удостаивался более никто.

В тот день господин Эшлинг не вышел.

Дворецкий Одан самолично понёс газету хозяину. Деликатно кашлянул у порога, мягко взялся за дверную ручку.

Дверь оказалась заперта.

Это тоже было вполне в характере господина Эшлинга: погружаясь в изыскания, он переставал существовать для мира – а мир переставал существовать для него. В часы самой напряжённой работы – чтения чего-то особо важного или написания очередного письма в редакцию «Вестника Волшебства» – господин Эшлинг запирал своё убежище, дабы никто из домочадцев не потревожил его даже мимолётно, ненароком.

Дворецкий выждал приличествовавший срок и повторил попытку.

Дверь всё ещё была заперта. Не открылась она и для принесённого обеда – и вот это было уже непривычно: разумеется, господин Эшлинг ничто не любил так сильно, как магию, – но всё же сытная трапеза была почти столь же любезна его сердцу (или, скорее, желудку).

В нарушение неписаных правил для слуг, было решено постучать. Покричать. А затем – взломать дверь.

В тот день Альмагия Эшлинг осталась круглой сиротой.

Глава III,

в которой «Тёмные Тисы» приоткрывают завесу тайны

Господин Эшлинг умер так же, как жил: отгородившись ото всех, наедине со своей драгоценной магией. Вернее, с мечтой о ней – ведь ни разу, невзирая на все старания, ему не удалось ни увидеть, ни создать ничего хоть сколько-нибудь волшебного. Господин Эшлинг был из тех, кто обречён, изнемогая, вечно бежать за прекрасным миражом – и никогда его не достигнуть.

Свежий выпуск «Вестника Волшебства», как и все прочие, ни единым словом не упомянул великий труд некоего А.Э., исследователя магии из окрестностей Грумблона.

Неужели пухлый свёрток, бережно обвязанный шнуром и запечатанный сургучом с оттиском фамильного перстня, затерялся в дороге, не достиг адресата? Но государство Бонегия по праву гордилось своей почтовой службой почти так же, как гордилось своим флотом, да и почтмейстер пообещал оказать всё возможное содействие в наискорейшей и наивернейшей доставке свёртка по адресу.

Значит, великий труд был доставлен. Получен. Вероятно, даже прочитан. Но – не оценён.

Вновь господину Эшлингу не повезло: он, в отличие от некоторых живописцев и скульпторов, терпевших лишения и насмешки при жизни, зато возвеличенных после смерти, не обрёл признания и сойдя в могилу.

Но как же его дотошность, как же его усердие? Господин Эшлинг гордился внимательностью к мелочам, придавая тем куда больше значения, чем они имели на самом деле. Стоило «Вестнику Волшебства» хотя бы вскользь упомянуть, что лунные затмения оказывают влияние на чародейские ритуалы, как господин Эшлинг бросался к телескопу; стоило самому господину Эшлингу где-нибудь выведать «заслуживавшую доверия информацию» (иными словами, как-либо упоминавшее магию предание, или поверье, или сказку), как он принимался проверять и перепроверять её, сверяясь со справочниками, производя расчёты, ставя опыты.

Увы, как он ни бился, ему не удалось высечь ни единой искры подлинного чародейства. За мелочами господин Эшлинг не видел главного.

Показательна была история с безъязыким хрустальным колокольчиком – фамильной реликвией Монов из «Монлинна», полученной господином Эшлингом в качестве приданого его супруги и, согласно легенде, наделённой древней магией. Господин Эшлинг преисполнился уверенности, что стоит лишь починить колокольчик, приделав ему новый язычок, – и всё сладится. Навёл справки о стеклодувном и ювелирном деле, приобрёл несколько схожих колокольчиков, образцы хрусталя, серебряные цепочки, инструменты… Теория была изучена, руки – кое-как натренированы опытами с «запасными» колокольчиками, и господин Эшлинг рискнул приступить к таинству. Однако его усилия не были вознаграждены: оказалось решительно неясно, как чинить реликвию и не сломать её при этом окончательно. Господин Эшлинг так и не сумел дать голос немому колокольчику – только добавил ему царапин. Переборов себя, посовещался с антикваром – и услышал, что колокольчик невосстановим, да и восстанавливать его нет резона: колокольчик вовсе не выглядел древним, ему было от силы четыре десятка лет – в конце прошлого века подобные безделушки как раз были весьма популярны, и именно с таким узором, поглядите-ка, милостивый господин, заместо вашего сломанного отчего бы вам не приобрести вот этот или вон тот исправные, такие же, ничуть не хуже…

Кругом обман. Кругом разочарования. И однажды упрямое сердце господина Эшлинга не выдержало груза обид.

Само собой, Альма не наследовала отцу: лишь в немногих семьях – тех, чьи корни были сидрийскими, – закон, следуя традициям Сидрии, дозволял женщинам вступать в права наследования наравне с мужчинами.

Наследником покойного господина Эшлинга должен был стать его кузен – о котором не было известно ничего, кроме того, что его дед, младший брат деда господина Эшлинга, когда-то, так же не имея оснований претендовать на наследство, в поисках лучшей доли отправился к морю, в портовый город Морирол, где сперва нанялся на корабль матросом, а затем, подрастя в звании, отслужив своё и скопив кой-какой капиталец в придачу к назначенному отцом содержанию, обосновался на суше, купил трактир, женился и произвёл на свет потомство.

Впрочем, юридическо-генеалогическими тонкостями занимались поверенные, а молодой госпоже Эшлинг было не до того.

Хотя до чего ей вообще было дело? Она не пролила над отцом ни слезинки. Не рыдала, не