Шрифт:
Закладка:
В амфитеатре воцарилась гробовая тишина. Это была одна из моих лучших лекций. Я чувствовал себя в безопасности, прекрасно, как орёл на вершине горы. Профессор-немец смотрел на меня со стороны, как будто я Эйнштейн. Это было видно невооружённым глазом; понятно, что он был в восторге.
Но вывеска с окороком, колбасой и пивом, хотя и была спасением от воров, вскоре показала свое демоническое лицо. Жители городка заметили, что она хоть и не пахнет, но может лишь разжигать голод и жажду, в то время как настоящий окорок и настоящее пиво их утоляют. Людям, останавливавшимся перед этой вывеской, так ужасно хотелось выпить и закусить, что это заставляло их по ночам грабить трактиры и лавки. Особый переполох поднялся, когда на окраине города один человек открыл дом для познания райских наслаждений любви: наученный трактирщиком, он и не подумал поставить у входа голую женщину, потому что её бы тут же схватили и изнасиловали; вместо этого он поместил вывеску кисти того же искусного художника с изображением обнажённой женщины. Люди заметили, что после того, как это сатанинское изображение повесили у входа, девушки больше не смели выходить в поле без сопровождения мужчин, потому что всё чаще и чаще они возвращались изнасилованными и беременными от различных насильников, разбойников и бандитов. Они также заметили, что эта сатанинская штука, картина, становилась всё более и более правдивой по мере того, как художник становился всё более и более искусным в живописи, пока, наконец, женщина, нарисованная перед сифилитическим садом, не стала красивее, чем настоящие женщины в доме райских наслаждений.
В этот момент из амфитеатра послышалось «Бодрийяр? Симулякры?», и я понял, что это сказала девушка со вздёрнутым носом. — Верно — сказал я. — Но это Бодрийяр до Бодрийяра, ранняя, неоцифрованная стадия. И продолжил, как будто хотел избежать дальнейших вопросов.
Потом настал момент, когда появился первый дагерротип: в деревню переехал фотограф, который простым нажатием кнопки на волшебном приборе смог скопировать весь мир на свинцовую пластинку гораздо точнее, чем живописец. Дополнительную загадочность этому дьявольскому делу придавал тот факт, что человек прятал голову под какое-то покрывало, что явно было признаком чёрной магии, чтобы там в кромешной тьме прицелиться и выстрелить лучом света в мир, который он копировал; а потом вся эта картина засасывалась обратно в сатанинскую коробку и становилась фотографией. Жуткая вещь. Однако полдеревни отправились к фотографу, чтобы сфотографироваться целой семьёй. Каждому хотелось увидеть, как он выглядит со стороны, потому что человек не может увидеть себя со стороны, кроме как в зеркале, но изображение из зеркала нельзя положить в кошелёк, носить с собой и показывать другим. Вероятно, моё отвращение к фотографированию (я имею в виду самого себя как субъекта фотографии, а не снимки других людей или пейзажей) коренится именно в моём нежелании посмотреть на себя со стороны, как будто на меня глядит кто-то другой; для меня фотография — это верх убожества. Она бесстыжая. Нескромная. Вмешивается в личную жизнь. Как бабка, которая разносит сплетни, собирая их по чужим дворам и жизням. Выставляет напоказ морщины. Синяки под глазами. Количество потребляемого алкоголя и никотина. Болезни. Интим. Ужасно. Кому нужен такой злобный список изъянов?
Пиком всей этой демонологии с означением стал момент, когда кто-то сказал, что в деревню пришёл незнакомец, который принёс с собой чёртов ящик с ручкой, и её надо крутить, а из ящика выползают картинки, и они ещё и движутся: на этих картинках идёт полуобнажённая женщина, она полностью раздевается, а затем ложится с мужчиной. Эта светопись называется кино, и вскоре движущиеся картинки стали причиной ещё большего количества краж и изнасилований. Как бы то ни было, с кинематографом и фотографией человечество пришло к реализму; это реализм бесовский, сатанинский, лживый, говорящий о себе, что он истиннее реальности.
Мы сейчас живём в галактике таких сатанинских картинок, которые нас пугают, потому что они выглядят лучше, чем оригинал: снимки пива, снимки сигарет (сколько раз я бросал курить и начинал снова только потому, что видел неотразимую рекламу «Мальборо»), фотографии обнажённых женщин, дикого секса. Эти фотографии — иконы современного мира. Но икону нельзя ни съесть, ни понюхать, нельзя и потрогать то, что на ней изображено. Эта невозможность дотронуться разочаровывает, и именно поэтому сегодняшнее человечество, живущее в галактике картинок и симулякров, находится в полной фрустрации.
Я как-то смотрел футбол и во время рекламной паузы столкнулся с этим семиотическим сатаной: тогда, в том конкретном случае, он превратился в пиво. Запотевшая кружка, явно долго хранившаяся в морозилке; затем в кадре появляется грациозная, прямо-таки сексуальная, нежная и хрупкая женская рука (часть вместо целого, сатанинский крик, манящий представить целое, вплоть до таких деталей, как форма груди той, кому принадлежит эта женская рука); ладонь сжимает пивную бутылку, из которой начинает литься какая-то небесная жидкость, такая вязкая, как будто это оливковое масло холодного отжима; жидкость в замедленной съёмке (slow-motion, сатанинский трюк замедления времени, чтобы пристраститься к деталям и впасть к ним в зависимость, как к героину) сначала закручивается в стакане по спирали, а потом появляются пузырьки, которые из-за гиперзвуковой цифровой обработки материала лопаются, и вы слышите этот треск, исходящий из микромира — звучный, как будто слышать неслышимое — это нормально. Чтобы вы поняли, о чём я, налейте в стакан газированной воды и поднесите его к уху (должна быть абсолютная тишина): тогда вы услышите звук из микромира, который без посредника, без оцифрованного сатаны вообще не проник бы в ваш слух и в ваш жизненный опыт.
Вдохновлённый этой рекламой, я тут же поставил пустую кружку в морозилку и побежал в магазин за рекламируемым пивом. Вернувшись, я взял запотевшую кружку, налил пива, но эффекта, как в рекламе, не получилось. Моё настоящее пиво на журнальном столике было, видимо, «менее пиво», чем то, что на экране.
В этом месте дьявольски красивая девушка со вздёрнутым носом снова сменила палец на карандаш. Это меня расстроило. И, наверное, по этой причине я начал говорить то, что потом не знал, как закончить. Я точно помню, что сказал.