меня обеспокоило то, что моя профессия, писательство, по определению не только невротическая, но и шизофреническая: писатель, который не рассказывает историю хотя бы с двух разных точек зрения, не есть хороший писатель (для тех, кто читал Бахтина, достаточно привести только одно слово диалогизм). Я усовершенствовал эту технику множественности точек зрения и множества разных голосов при описании одного и того же события в своих романах: полифоническая нарративная шизофрения! А самым любимым моим приёмом стало перекрёстное повествование с поочерёдной сменой мужской и женской точек зрения. Вспомнив об этом, я похолодел.

Я не знал, кто стоит за моей спиной: Бог или тот, чьё имя нельзя даже упоминать?

* * *

Следующее, что я помню: я уже довольно сильно пьян, не знаю, в каком месте Франкфурта я нахожусь, но я стою перед казино с множеством неоновых разноцветных огней, вспыхивающих в окнах и перед дверью. Я вхожу. Через некоторое время я уже сижу за стойкой на барном стуле рядом с красивой русской блондинкой Аннушкой. Я точно не помню, о чём мы болтали, но она сказала мне, что она из Петербурга и работает здесь уже давно. Что я ей наплёл, не знаю. Понятия не имею.

Он говорил на каком-то языке, который ему казался русским. Мешал сербский, болгарский, не знаю, какой ещё. Помню, что я растерялась, когда он сказал мне: «Может быть, ты не знаешь, что ты и здесь, и одновременно в Петербурге». Я ответила, что он очень пьян, а он мне сказал, что я очень «красива». А ещё сказал, что он русский капиталист, и что это лучше, чем американский. И дальше, на своём смешанном, общеславянском языке: «Ты глобалист в постели. Фашизм, феминизм, тоталитаризм и капитализм в одном флаконе. В этом флаконе и разное становится одинаковым. Панимаиш?» И добавил нечто ужасное, отвратительное, о чём мне даже вспоминать стыдно.

Помню ещё, что сказал ей, что раз она настоящая современная шлюха-капиталист, то могла бы взимать плату с клиентов, проводя их банковской карточкой себе между срамных губ, потому что у таких шлюх есть имплантированный чип, и они связаны со всеми банками и банковскими счетами в мире. Помню, потому что это была строчка, которую я вымарал из своей незаконченной пьесы, реплика пьяного официанта, забредшего в публичный дом с элитными проститутками. Я её вычеркнул, потому что она была слишком вульгарна для театра и слишком оскорбительна для женщин. И я испробовал эту фразу на ней (какое же я животное, хорошо, что я не врач, а то бы точно проверял действие ядов на живых людях). Когда я пьян, я люблю придерживаться готовых текстов, написанных реплик, использовать в разговоре готовые блоки, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. И поэтому прекрасно помню то, что говорил в пьяном виде. И помню, что она расплакалась.

Я, когда пьяный — отвратительная, безобразная, примитивная, вульгарная, циничная, агрессивная скотина.

Помню, что после этого рядом с нами за стойку сел молодой немец, который самым наглым образом тут же положил руку на бедро Аннушки. Меня это прямо взбесило, хотя я и подумал: «Что ты злишься, она же тебе не жена». Привычным жестом она скинула руку немца и повернулась ко мне. Видимо, ей было забавно поговорить со мной: она заглотила крючок насчёт параллельного существования в Петербурге и здесь, а тут ещё и обида. Обида — это лучший крючок для честного человека: тот, кто нанёс обиду, тем самым порабощает обиженного, который сам добровольно остаётся на крючке обиды. Из этого я понял, что Аннушка в основе своей прямодушная и совестливая.

Я спросила его, откуда он. Он сказал — издалека, из Македонии. — У вас что, нет капитализма? — спросила я, обидевшись на капиталистическую шлюху. Его явно грызла совесть за то, что он мне нагрубил, поэтому он попытался перевести ситуацию в шутку: сказал, что капитализм у них был ещё до того, как он появился в России. И даже до того, как он появился в Америке. Так что македонский капитализм самый древний на планете, потому что там первыми изобрели проституцию.

Она недоверчиво на меня посмотрела. А я ей сказал: «Ты что, не веришь мне? Так слушай: у нас первым капиталистом был дядя, а вторым вслед за ним — тётя. Я не вру, послушай, что поётся в нашей народной эротической песне: „Дядя тётю в две дыры ёб в лесочке у горы, ёб за масла ложку и мучицы плошку. Масло пролилось на стул, дядя тёте славно вдул“». Я точно так и сказал, я знаю эту песню наизусть и использовал её уже много раз, она взята из сборника «Македонские эротические песни» Кирилла Пенушлиского. Аня захихикала, значит, поняла, о чём песня.

— Вот видишь, твой капитал — самый заразный вирус, а вирус выбирает не по деньгам, здесь он передался от богатого к бедному. Он перешёл от дяди к тёте. Тётя взяла у дяди ложку масла и немного муки, а поскольку она читала Маркса, то быстро поняла, что у неё между ног находится средство производства прибавочной стоимости в так называемых производственных отношениях. На следующий день тётя взяла у дяди две плошки муки, на третий три, и таким образом стала богатой шлюхой-капиталисткой, а потом стала платить работницам, которые спали с дядей вместо неё. И все были богаты и счастливы. Панимаиш? Так ей и сказал, я это точно знаю, потому как сто раз выступал с этой эффектной репризой в барах, как семиотический попугай. (Пьяные повторяют одно и то же не потому, что они пьяны, а потому, что они хотят оставаться трезвыми, поэтому они ведут проверенные речи, а пара из них становятся просто неизбежными при каждом разговоре). И на этот раз я добился эффекта, потому что Аннушка прыснула выпивкой изо рта, так она захохотала!

В момент моей блестящей победы немец, который уже представил Аню в постели со мной, и при этом бесплатно, снова положил руку ей на бедро, поверх ажурных чулок. Он вытащил пачку денег и кинул перед ней на стойку. Она это проигнорировала и снова повернулась ко мне.

— А ты забавный. Ты чем занимаешься? — Писатель — ответил он. — Я убиваю персонажей. Но сегодня я убил человека. Я не поняла смысла его слов; на мгновение подумала, что он не только пьяный, но ещё и сумасшедший. В нём была какая-то двойственность, противоречивость. Два в одном, он говорил двумя голосами: один очень