ввел Термидор. Ленин, крайний радикал 1917 года, превратился в Ленина, крайнего умеренного 1921 года. Вполне предсказуемо, что откровенные речи лидера большевиков о возвращении к капитализму посеяли смятение и разочарование внутри Партии, поскольку верующие изо всех сил пытались понять, почему они теперь должны терпеть частного торговца — спекулянта — после трех лет напряженной работы по ликвидации ему подобных. Казалось, что коммунизм сам по себе был в пределах досягаемости, но теперь можно было услышать, как Ленин классифицировал советскую экономику как «государственный капитализм», термин, который встретил резкое сопротивление в рядах, как и сами реформы НЭПа в некоторых кругах.

Именно в этот момент, когда большевизм панически отступал, АРА вошла в страну и начала развертывать свои операции на обширной территории в центре России. Конечно, само присутствие работников по оказанию помощи голодающим из передовой капиталистической страны мира только усугубило общее состояние тревоги Партии. С политической точки зрения, это было хуже, чем сам голод.

Великий голод 1921 года не был фактором, повлиявшим на решение большевиков отказаться от военного коммунизма, хотя, возможно, это было бы так, если бы правительство раньше и серьезнее обратило внимание на предзнаменования надвигающейся катастрофы. В начале января 1921 года писатель Владимир Короленко направил встревоженное письмо наркому культуры Анатолию Луначарскому и писателю Максиму Горькому, в котором он без обиняков предупредил, что «надвигается беспрецедентное бедствие, какого мы, возможно, не видели со времен царя Алексея».

Это было замечательное заявление, учитывая, что Алексей был царем в середине семнадцатого века и что с тех пор в России была богатая история голода. Эту историческую уязвимость объясняют несколькими факторами. Несмотря на обширную территорию, Россия имела ограниченные сельскохозяйственные угодья и относительно плотное население и, следовательно, значительный «земельный голод» в зерновых провинциях, который отмена крепостного права в 1861 году мало облегчила. Освобождение крестьянства также не привело к реформированию традиционной крестьянской общины, структура и условности которой приводили к изнурительной неэффективности в сельской местности и препятствовали развитию современных методов ведения сельского хозяйства. Вплоть до Революции большинство крестьян все еще обрабатывали свою землю в соответствии с древним трехпосевным севооборотом. К концу дня царское правительство, наконец, предприняло серьезные усилия по роспуску коммун и формированию класса независимых крестьян с крупными землевладениями, но этого было слишком мало, слишком поздно.

Результатом всего этого стало то, что российское сельское хозяйство легко давало самую низкую урожайность с единицы продукции среди всех европейских стран. Россия пользовалась репутацией крупного экспортера зерна, но большинство крестьян жили в бедности. Зерно, отправляемое за границу, поступало в основном из крупных поместий землевладельцев и нескольких богатых крестьян — другими словами, из тех, кто больше всего пострадает в результате революции.

Такое положение дел в сочетании с суровым климатом сделало Россию подверженной периодическому голоду. На памяти живущих были три серии крупных неурожаев — 1890-93, 1906-08 и 1910-11, — а также местный голод в 1898 и 1900-01 годах. Обычно крестьянин мог хранить запасы в течение одного года, но если подряд наступали два неурожайных года, он мог умереть с голоду.

Опустошительный голод 1921 года действительно был крупнейшим в современной российской истории — то есть до того времени. Его значение было затемнено столь же смертоносным, но политически более печально известным голодом 1932-33 годов, центром которого была Украина. Роберт Конквест назвал это бедствие «террором-голодомором» из-за его рукотворного характера, хотя степень вины Сталина и заслуживает ли это преступление названия «геноцид» являются предметом научных и эмоциональных дебатов. Голод 1921 года не несет такого политического багажа, хотя он тоже не был простым стихийным бедствием.

Корни катастрофы можно проследить в разрушениях, вызванных Великой войной, которая мобилизовала одиннадцать миллионов человек и два миллиона лошадей, оторвав их от сельскохозяйственного производства. Сочетание неизбежных экономических потрясений и неразумной продовольственной политики царского правительства снизило стимулы крестьян к выращиванию сельскохозяйственных культур, так что между началом войны и Февральской революцией посевные площади в Европейской России, по сообщениям, сократились на 25 процентов, на Украине — на 10 процентов и в Азиатской России — на 25 процентов. Эта тенденция к снижению продолжалась в годы революции в результате аграрного переворота 1917-18 годов, Гражданской войны, которая велась на большей части наиболее плодородных сельскохозяйственных районов страны, а также военного коммунизма в сельской местности.

Крестьяне ответили на большевистские продовольственные реквизиции масштабной «забастовкой», сократив обрабатываемую землю до абсолютного минимума, достаточного, чтобы прокормить себя, и, если они хотели рискнуть, немного больше для того, чтобы найти безопасное убежище. Было подсчитано, что площадь посевных площадей в северных провинциях-потребителях сократилась на 18 процентов с 1917 по 1921 год, в то время как в регионах-производителях сокращение составило 33 процента.

Когда разразилась катастрофа, многие крестьяне, что неудивительно, поспешили обвинить правительство, горько жалуясь, что «большевики умеют брать, но не умеют отдавать». Однако, как правило, когда дело доходило до указания пальцем, те же самые крестьяне были склонны целиться в небо. Как они понимали, Бог навлек на них засуху 1920-21 годов. Как рассказывает Фишер, «Весна [1920 года] была жаркой и почти без дождей, а земля во время весенней посадки была слежавшейся и сухой. Лето сопровождалось скудными дождями, зерновые созрели раньше положенного срока, и урожай был далек от удовлетворительного. Осенью, опять же, было недостаточно дождей, и озимые культуры были посеяны в почву, слишком сухую, чтобы обещать плодоношение». Зима принесла лишь небольшой снег, а весной 1921 года осадки были незначительными, и рано установилась жаркая погода. К тому времени Россия была в эпицентре сильной засухи, наиболее серьезно затронувшей бассейн Волги, азиатскую границу и южную Украину. Засуха привела ко второму подряд неурожаю, что означало массовый голод.

Конечно, большевики не могут нести ответственность за стихийные бедствия. Тем не менее, в вопросе о засухе они виноваты в том, что не смогли принять своевременных мер перед лицом безошибочных признаков опасности, которые должны были быть очевидны еще осенью 1920 года даже читателям советской прессы. Хуже того, реквизиции зерна, которые должны были закончиться в марте 1921 года, продолжались в некоторых особенно уязвимых районах долины Волги все лето. Только к началу лета правительство, наконец, осознало масштабность проблемы и начало действовать, хотя потребовалось еще больше времени, чтобы прийти к решению запросить помощь извне. Необходимость обращаться за продовольственной помощью из-за рубежа была бы достаточно неловкой для любой великой державы в eclipse, но для правительства-парии в Кремле такая перспектива была в высшей степени унизительной.

Первое официальное признание кризиса появилось в «Правде» 26 июня, в нем описывался голод похуже, чем в 1891 году, затронувший около двадцати пяти миллионов человек, общее число которых позже увеличилось до тридцати пяти миллионов. Впоследствии, 30 июня, «Правда» сообщила, что началось массовое бегство из охваченных голодом регионов. Количество подобных статей увеличилось в июле, когда они были подхвачены