Шрифт:
Закладка:
— Я тоже давно не был, — взгрустнул Микаел. — Уже очень давно.
В пути они без конца говорили о деревне, о местах их детства, о родниках, о днях, проведенных на лугах и в горах, друзьях детства, о которых не знали, где они сейчас… И в далеких-далеких воспоминаниях Микаела снова, тихо журча, воскрес и потек ручей детства… «Ты любимый ручей нашего детства, — в уме шептал Микаел, — что звонко, радостно резвясь, бежал вниз, унося с собой наши ясные сны, где ты теперь, где умолк твой мелодичный голос? Вернись, наш ручей, из глубины далекой памяти, — говорил он мысленно, — верни безоблачные радостные дни нашего детства, верни любимых наших друзей, пусть жизнь полнится их голосами, пусть мы снова станем младенцами, беззаботно счастливыми в наших далеких, далеких, далеких горах…»
Микаел все думал, задать вопрос или нет. Хотел спросить об одном человеке — это была мать Ашота, ынкер Арпине, их учительница, любимая всеми учениками. И сейчас в ушах Микаела звучит ее бархатный голос, такой приятный, родной и любимый. Хотел спросить о ней, но считал неудобным. «А может, ее уже нет», — думал Микаел и поэтому не мог решиться. Помнил, в последние месяцы десятого выпускного класса она порой говорила: «Пойдете, окунетесь в жизнь и забудете про ынкер Арпине». А они: «О чем вы говорите, ынкер Арпине, мы вас никогда не забудем». Она поворачивалась, долго смотрела из окна на улицу и с грустью произносила: «Только бы вам было хорошо, — тихо, словно сама себе, говорила она, — чтоб было хорошо, чтоб нашли свое достойное место в жизни и были счастливы!» И теперь, по всей вероятности, ни один из ее воспитанников не знает даже, жива она или нет.
— Мама сильно обрадуется, — вдруг сказал Ашот, и Микаел удивленно посмотрел на него, невольно думая о том, что Ашот словно угадал его мысли. — Ты хоть помнишь школу? — спросил он.
— Конечно, — машинально воскликнул Микаел.
— Знаешь, как моя мама гордится тобой? Говорит, был одним из моих любимых учеников, теперь, говорит, он известный поэт.
Микаел облегченно вздохнул: был рад, что его любимая учительница жива и здорова, однако почувствовал неизмеримую боль за то, что столько лет ничего не знал о ней.
— Значит, ынкер Арпине тоже у тебя? — спросил он, воодушевленный, бодрым тоном.
— Конечно. Я же сказал, что давно в селе не были. Пока была в школе, не хотела в город. Перешла на пенсию, я привез ее к нам. Что бы она делала в деревне одна?
— И сколько лет она уже у тебя?
— Не знаю, наверное, лет десять. Может, и пятнадцать. Микаел, годы так стремительно летят, что не успеваешь заметить. А наш дом уже не тот, — печально добавил Ашот. — Подлые соседи бессовестно оторвали жесть с крыши и унесли, оставив дом под снегом и дождем. Я тебе скажу, лучше хорошего соседа нет никого, но и хуже худшего — тоже нет. Я же сказал, в позапрошлом году поехал в деревню и, представляешь, надолго остаться не смог. Глядя на дом, сердце разрывалось от горя. Ветер слегка качал во дворе деревья, тута падала на землю. Бесхозность, никого не было. Нет, не смог оставаться. Не выдержал.
— Все мы непростительно бежим из деревни. А азеры этого и хотят, чтоб Карабах постепенно опустел от армян. Кому оставляем, не думаем.
Поднялись по лестнице многоэтажки, сердце Микаела беспокойно стучало. «Наверное, изменилась, — думал он об Арпине Унанян, — интересно, узнает ли?» Волнение охватило его еще больше, когда Ашот позвонил в дверь.
Не изменилась. То же доброе лицо и добрый взгляд ее глаз. Правда, она почему-то показалась Микаелу очень маленькой. Не такой, какой была в то время, много лет назад, когда была их классным руководителем.
Она сразу узнала Микаела.
— Это же Микаел! — радостно воскликнула, хлопнув ладонями, не в состоянии сдержать слезы. — Если б ты знал, как я соскучилась по тебе, Микаел, по всем вам…
За столом Арпине Унанян продолжала говорить о школе, о своих учениках. Всех помнила… помнила даже кто с кем сидел за одной партой в десятом классе. И с таким умилением она говорила, что Микаел в какой-то момент пожалел ее. «Она всех нас по одному помнит, а мы… Какой стыд! Нет, больше так не будет. Господи, как мало нужно человеку, чтоб он чувствовал себя счастливым — одно теплое письмо, поздравительная открытка хоть на день рождения или на какой-то праздник, чтобы человек был счастлив. Теперь так и буду делать, — думал он, — буду писать письма, на праздники отправлять открытки, первый экземпляр моей новой книги отправлю ей… Пусть знает, что не забыли ее, помним, потому что она для нас была настоящим примером для подражания, учила жить правильно и честно, была нам дорогой и родной, как мать. Ребятам напишу и попрошу, чтоб поддерживали с ней связь».
— В деревне было хорошо. Летом из разных городов приезжали мои ученики, — неожиданно сказала Арпине Унанян. — Навещали меня. Бывало, я сама ходила к ним, когда слышала, что приехали, сердце не выдерживало… Что делать, у меня сердце слабое, — сказала она, потом добавила со всепрощающей улыбкой: — Если ты чувствуешь свою боль — значит ты есть, ты жив, если чувствуешь чужую боль — значит ты человек. Я всегда так думала.
— А мы помним вас, — сказал Микаел. — Неужели можно забыть?!
— Спасибо, — кивнула головой Арпине Унанян, но мысли ее были в другом месте. — Человек не замечает, как проходят годы, — чуть позже заговорила она. — Вот уже сколько лет мы в городе. И знаешь, каждый год первого сентября выхожу на улицу, становлюсь у дороги. Ученики с букетами цветов спешат мимо в школу, не замечая меня, а мое сердце щемит от далеких воспоминаний. Откуда им знать, что около тридцати лет вот так же спешили, радостно чирикая, несли мне цветы мои ученики.
Может, в другой раз Микаелу было бы неудобно, но сейчас он, будучи слегка подшофе, без стеснения взял в свои ладони сухонькие руки его постаревшей учительницы и поцеловал ее пальцы.
— Мы все перед вами в долгу, ынкер Арпине, — хрипло сказал он. — Вы нас многому научили, вы, помню, говорили: научитесь признавать собственные ошибки, а в трудной ситуации просто ложитесь спать. И всегда помните, что и это пройдет. Даже во время серьезного спора, говорили вы, не обижайте людей, по всей вероятности, вы помиритесь, а обида запомнится навсегда. Что в жизни люди могут быть глупыми и
