Шрифт:
Закладка:
Меж тем, она заочно закончила институт, преподавала в младших классах. Не сетовала, как-то жили, вскоре родился сын.
Однако временами Элен внезапно вспоминала Геворка, и сердце в груди покалывало. Никто не знал, где он. Из армии в село не вернулся. Никого у него не было в селе, только старая тетя, и та переехала в город Абовян, к дочери, а дом, в котором жили Геворк с тетей, колхоз занял под картофельный склад. От Геворка никаких известий. Только однажды, накануне 8 Марта, Элен получила открытку без подписи и обратного адреса, на маленьком круглом почтовом штампе было название города — Ленинград… Почерк был Геворка, Элен узнала. Целый день ходила расстроенная, не вытаскивала открытку из кармана и не могла понять, почему Геворк через столько лет прислал эту открытку, зачем мучает ее?
Случилось и другое. В начале весны муж сказал, что едет в Казахстан на заработки, сказал, что в октябре вернется. С тех пор он так и не вернулся. Говорили, что он там в реке тонул, его спасла русская женщина, вытащив из реки. В деревне шутили, что вроде эта русская женщина сказала, что она его для себя вытащила, дала ему новое имя — Вася. Первые два года он иногда присылал деньги из Карагандинской области, потом и это прекратилось. Соседи, родственники говорили: подай в суд, добейся алиментов. Но Элен не хотела. «Не нужны мне его деньги, — говорила она, — если он не присылает, значит, не нужно».
Элен полила все кусты. Под сверкающими лучами солнца одновременно раскрылись все закрытые бутоны, и аромат роз распространился вокруг. «Почему моя жизнь так прошла, — вздохнула Элен, — так бесцельно, впустую?» Сейчас она войдет в дом, со скрипом откроет дверь, ее встретит глухая тишина полутемных комнат. Если ты повязан красной нитью с тем, как говорил тогда Геворк, кто делает тебя счастливым, значит, будь с ним. С тем, с кем ты улыбаешься и без которого даже один день прожить трудно. Значит, нужно было беречь его, как зеницу ока, чтобы всегда улыбаться, от души смеяться пока дышишь, пока живешь… Она упустила возможность быть счастливой, в этом никто не виноват, кроме нее.
Нет, она сейчас в дом не войдет, сядет на веранде в ярких лучах восходящего солнца и станет слушать, как внизу, в волнующихся полях сладостно перекликаются жемчужная перепелка и куропатка. Потом включит патефон. Медленно закружится пластинка… Тихо и грустно запоет патефон, и Элен снова вспомнит прошлые дни — в далеких лугах, окутанные мягкой мглой, будут колыхаться пожелтевшие травы, и они с Геворком, беззаботные и счастливые, пойдут по росистой тропинке через поля…
Вспомнив о вчерашнем обещании заняться в воскресенье с одной из учениц, с дочерью соседки Нунэ, Элен вышла из дома и пошла между беспорядочно растущими сливовыми деревьями к забору. Она еще не дошла до него, как внезапно кто-то руками, как в детстве, закрыл ей глаза — догадайся, кто? Элен почему-то совсем не рассердилась, но, ощупывав и поняв, что руки не женские, грубо сказала:
— Ну… отпустите.
Грубые мужские теплые руки не отпускали. Элен молниеносно вспомнила всех своих знакомых и не могла понять, кто же мог так глупо с ней шутить.
— Ну… — снова сказала она тихо, чтобы никто не услышал, пытаясь оторваться от рук мужчины.
Руки медленно убрались. Повернувшись, Элен молча смотрела на стоящего перед ней высокого широкоплечего мужчину в щегольской куртке. Смотрела, окаменев.
— Господи, — проронила она дрожащим голосом. — Это ты?.. Это ты?..
И неожиданно для Геворка Элен прижалась к нему, тихо и горько заплакав.
Они стояли под густыми деревьями, невидимые постороннему взгляду. Геворк не говорил утешительных слов, не успокаивал, прижав к груди, молча гладил ее волосы, а Элен долго плакала, не сдерживая слез. Она плакала по своей утерянной любви, по своим первым морщинам, по бесцельным, пустым ее дням, потому что она не стирала и не гладила брюки и белую сорочку Геворка.
— Ну, хорошо, — как ребенку, сказал Геворк, — хватит.
Словно, ничего не изменилось. Время, казалось, повернулось вспять: то же солнце над горами, как в то время, та же гора Сарнатун, по ту сторону которой на поляне, расположенной на пологом склоне, собирали ежевику и под трели птиц целовались в прохладе деревьев. Будто несколько месяцев отсутствовал Геворк и снова вернулся, и Элен была его, как в то время, много лет назад.
— Как ты? — наконец успокоившись, спросила Элен. — Как ты живешь?
Геворк ничего не скрыл. Обо всем рассказал. Женился на сестре одного из своих друзей, у них уже есть дочь, прелестная красавица, зовут Мариной.
— Давно вы здесь, в районе? — вполголоса спросила Элен.
— Нет, не так. Недавно вернулись, недалеко от райцентра, в селе Неркин Оратаг устроились. С директором совхоза вместе в армии служили. По его приглашению перевелся из Ленинграда. Честно говоря, это было и моей мечтой — жить в родном Карабахе. Ленинград — чудесный город, но не Карабах: холодный, дожди, сырость. Жить нужно здесь, на нашей родине. Я работаю водителем в совхозе, она — воспитательница в детском саду…
Имя жены он не произнес, заметила Элен, а сказал «она». Не любит, значит, любил бы, так не выразился.
— Одним словом, решили приехать — и приехали, — сказал Геворк и, немного подождав, добавил со вздохом: — Наверное, причина была в том, что хотел быть поближе к тебе.
С сильно бьющимся сердцем Элен посмотрела на него. Воцарилась тишина. В полях бесперебойно пел жаворонок, его незатейливые переливы были слышны то близко, а то отдалялись с легким дуновением ветра.
— Пришел увидеть тебя, — снова заговорил Геворк. — Очень хотел видеть… хотя бы издалека посмотреть. За столько лет, наверное, не было ни одного дня, чтобы не вспоминал о тебе с тоской.
— Почему издалека? — просто так, грустно сказала Элен. Потом добавила нежным голосом: — Пойдем домой.
По протоптанной между деревьями тропинке дошли до двора, поднялись на веранду. Элен вошла в дом, включила магнитофон. Эта песня ей нравилась, и она хотела, чтобы Геворк ее послушал. Та песня была о том, что жизнь — то черная, то белая. … Мы улыбались солнцу, и наши лица прояснялись в его теплых лучах, а иногда надевали солнечные очки, пытаясь спрятаться ото всех…
— Я всегда помнил тебя, —
