Далее автор объясняет, каким образом появляется идолопоклонство. Оно рождается из культа определенной личности, либо из поклонения власти, либо из чрезмерной привязанности. Художественное произведение, созданное ради сохранения памяти о дорогом существе или ради почитания правителя, очень легко становится идолом. «И это было соблазном для людей, потому что они, покоряясь или несчастью, или тиранству, несообщимое Имя прилагали к камням и деревам» (14:21).

Такое извращение духа ведет к испорченности нравов (14:22). Автор перечисляет пятнадцать видов беззаконий, которые практикуются в языческих религиях. Служение идолам, недостойным именования, есть начало, и причина, и конец всякого зла (14:27).

Израиль же не впал в идолопоклонство, ибо знает Бога (15:2–3). Но знание Бога – это не интеллектуальное постижение Его существования, а вера в Его силу и действие.

Третий и последний пример, который приводит автор, кажется ему самым убедительным (15:7–13). Он говорит о земле, с которой работает горшечник, о ее тленности, и смеется над теми, кто изготавливает из нее священные статуэтки. Глина дает возможность сделать любую утварь, она ценна только благодаря умению и вдохновению труженика, который ее лепит. Будучи сам лишь образом своего Создателя, человек притязает на способность создавать Бога и тем самым соперничает со Всевышним (15:10–11). И звучит тяжкий приговор: «Такой более всех знает, что он грешит» (15:13).

Из приведенных примеров делается самый категорический вывод: «Никакой человек не может образовать бога, как он сам» (15:16–17). Затем автор описывает формы идолопоклонства, распространенные в Египте, – поклонение самым отвратительным животным.

Автор стремится доказать своим соотечественникам, что мудрость Израиля выше, потому что она основана на исторических фактах, а не на мифах, созданных самим человеком. Изображение богини в виде змеи особенно отвратительно для еврея, для которого это животное изначально символизирует искусителя. Змея лишена одобрения Божия и благословения Его (15:19): при сотворении обо всех тварях Бог сказал, что они хороши, и благословил их, змей же после грехопадения был проклят (Быт 3:14–15). Так критика богов заканчивается намеком на дьявольскую природу идолопоклонства[51].

Автор вновь возвращается к истории евреев в пустыне (гл. 16).

Рассказывается о казнях, прежде всего о тьме над всем Египтом (гл. 17), хотя у израильтян был яркий день (18:1–9), затем о гибели первенцев (18:10–25), переходе через Красное море и уничтожении египетской армии (гл. 19). Вывод из этого исторического обзора следует такой: «Так, Господи, Ты во всем возвеличил и прославил народ Твой, и не оставлял его, но во всякое время и на всяком месте пребывал с ним» (19:21)

Учение книги сосредоточено на этическом аспекте иудаизма и фактически не касается его ритуальной составляющей. Нравственные законы представлены как универсальные, общечеловеческие. Центральной же темой книги является прославление Премудрости Божией. Она выступает как посредница между трансцендентным Богом и миром, при помощи нее Бог творит мир.

Можно отметить постепенное развитие идеи премудрости. Сначала это качество человека, его мастерство, мудрость, опыт. Мудрецами были советники царей. Но после того как еврейские государства рухнули, евреи пришли к выводу о нищете человеческой мудрости. Поэтому начинает развиваться представление о мудрости как об исключительно Божественном качестве. Вовсе не житейский опыт, но преимущественно страх Господень является началом премудрости. «Окончательно перевели на религиозный путь первоначально отнюдь не религиозную премудрость катастрофа 586 г. и последующий за ней Вавилонский плен. В катастрофе погибли не только все государственные чаяния Израиля, но вообще вся его государственность. При таких обстоятельствах те, кто размышляли над государственным опытом и старались выработать правила мудрого ведения государственных дел, перешли к размышлению над законами, по которым строятся сами судьбы государств и отдельных человеческих личностей, и стали задумываться, как стать праведными перед вершителем этих судеб Небесным Царем, Богом»[52].

В книге показано, что Премудрость является Божественным свойством; с помощью неё Бог творит мир, событиям земной истории придается порядок. Учение подготавливало человеческое сознание к принятию Откровения о Боговоплощении и о Сыне Божием как о Премудрости Божией. Те же выражения и образы, которые использует автор по отношению к Премудрости, встречаются в Новом Завете по отношению к Богу-Сыну (1 Кор 1:24, 30).

Впервые в библейской литературе в книге Премудрости Соломона появляется идея загробного суда над людьми. Загробная жизнь представляет некое пространство, где люди продолжают оставаться в руке Божией. Праведники и грешники получат воздаяние после смерти. День Божия суда носит эсхатологический характер (5:17–23). Важными для развития христианского богословия стали стихи из книги: «Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих» (1:13); и «завистью диавола вошла в мир смерть, и испытывают ее принадлежащие к уделу его» (2:24).

Автор книги постоянно обращается к другим произведениям Священного Писания, цитирует и пересказывает их, причем по тексту Семидесяти. Стоит отметить взаимосвязь книги с Новым Заветом, в особенности с Посланиями ап. Павла и книгой Деяний[53]. «То, что книга Премудрости нашла свое применение в Новом Завете, не может быть доказано с полной очевидностью, но остается вероятность того, что она оказала литературное влияние на апостола Павла и что в прологе Евангелия от Иоанна, в гимне Логосу, отражаются представления, почерпнутые из этой книги»[54].

Можно обнаружить совпадения в описании Премудрости как славы и дыхания Божия и Господа нашего Иисуса Христа в Посланиях ап. Павла (Кол 2:3; Евр 1:3).

1.4.2. Авторство. Название книги отсылает к авторитету мудрейшего правителя – Соломона. В самой книге Соломон не упоминается по имени, но о нем рассказывается в 7:7 и 9:8, и поэтому книга ему приписывается. Такое мнение разделяли одни святые отцы, но другие высказывали свои сомнения в авторстве Соломона. Книгу иногда приписывали Филону Александрийскому. Однако идеи автора книги во многом расходятся со взглядами Филона, а в чем-то и противоположны им.

Исследователи отмечают, что автор был образован, хорошо владел древнегреческим языком, ориентировался как в эллинистической философской мысли, так и в ближневосточных мистических учениях, но оставался приверженцем строгого монотеизма[55].

Возможно, феномен псевдоэпиграфов говорит об особом смирении древних писателей. Ведь всякий акт письма, а еще более – акт присваивания себе написанного, – это претензия на значимость, что есть признак гордыни; поэтому древние писатели стремились элиминировать собственную личность, приписать произведение не себе, а некоему достойному, с их точки зрения, лицу. Как полагал С. С. Аверинцев, подобное (заведомо ложное с нашей точки зрения) надписание книги – не попытка ввести в заблуждение, а указание на традицию, на связь между основоположником и его преемниками: «Иначе говоря, имя, приданное книге, – в принципе не „имя сочинителя“, но