– Почему?

– Я дерьмово себя чувствовал, я же сказал.

Я снова перевел фокус на события.

– И что произошло?

– Я постучал в окошко. Я не знал, что собираюсь сказать.

Он изобразил умоляющее выражение лица и показал, как засовывает в рот таблетку.

В течение следующих полутора часов я пытался выудить из него побольше подробностей. Изредка он кратко описывал свои чувства и намерения, но в основном его незаконченные описания требовали уточняющих вопросов.

В конце концов мне удалось составить картину ментального состояния Дрю в тот день. Проснувшись, он почувствовал тревогу. Он не мог описать это словами. Не мог определить конкретную причину или толчок. Это чувство усиливалось все утро. На призыв медперсонала выйти к завтраку он ответил угрюмым отказом. Он признался, что медсестры ничем не заслужили такое отношение. Но пока они находились у его двери, Дрю воспользовался возможностью выплеснуть все, что накопилось внутри, и, по его словам, они были вправе накричать на него в ответ; а когда они этого не сделали, он разозлился еще больше. Вместе с растущим напряжением возникла невыносимая эмоциональная пустота. Он знал, что рядом есть люди, которые должны ему помочь; он слышал их снаружи. В его сознании они имели тела знакомых ему людей, но эти образы не вызывали никаких чувств. По его словам, он как будто оказался на необитаемом острове. Дрю решил, что если выйдет из палаты и увидит других людей во плоти, то их тела наполнятся эмоциями. Он осадил себя, зная, что в таком состоянии, скорее всего, потеряет над собой контроль, но не сумел долго сопротивляться желанию.

Выйдя из палаты, Дрю понятия не имел, что будет говорить или делать. Он чувствовал себя как сторонний наблюдатель, смотрящий на себя сверху вниз. Два пациента и медсестра сидели на диванах, а еще один пациент стоял у кухонной зоны. Когда они позвали его, пространство вокруг словно сжалось. С притворной целеустремленностью он прошел мимо в сторону медсестринской. Он по-прежнему не знал, что собирается делать. Напряжение усиливалось. Дрю жестом попросил дать ему лекарства через окошко. Медсестра в кабинете подняла ладонь и что-то пробормотала. Он не знал, что все это значит, видимо, его просили вернуться обратно. Казалось, все смотрят на него. Ему нужно было бежать. Дрю знал, что в своей палате не скроется от собственного разума. Сидящая на диване медсестра окликнула его: «В чем дело, парень?» Дальше он не помнил ничего.

Скептик может счесть заявление Дрю об амнезии уловкой, удобным способом избежать ответственности за разрушительные действия, но это не вяжется с его готовностью признать ответственность или с явным разочарованием из-за того, что он не помнит об этом инциденте. В процессе борьбы с медсестрами он видел несколько застывших образов, похожих на фотографии, но между этими вспышками как будто ничего не было.

Дрю пришел в себя уже в изоляторе. Давление в его голове, казалось, ослабло. Теперь он испытывал конкретные эмоции. Хотя ему не нравился гнев, который он чувствовал, это все равно было лучше прежней пустоты. Его разум, казалось, вернулся в тело, и Дрю ощущал связь с физическим пространством вокруг. Зная, что в изоляторе можно бушевать без последствий, он мог дать волю гневу. Ему было приятно изо всех сил колошматить в дверь и ругаться матом. Он чувствовал себя в безопасности. Через несколько часов гнев отступил.

Читая роман, мы создаем воображаемый мир, который отделен от реального. Проходящий за окном человек может вернуть наш мысленный взор от воображаемого места к событиям в реальном окружении. Затем, отвлекшись от чтения, мы можем отложить книгу, чтобы приготовить чай или кофе, а поскольку приготовление горячего напитка – это рутинное занятие, при котором нет нужды планировать или контролировать свои действия, наши мысли будут блуждать. Мы можем прокручивать в голове разговор с кем-то, фактически погружаясь в воспоминания, или составлять план беседы, которую будем вести позже, переключая внимание на предвкушаемое будущее. Когда мы вернемся к роману, нам не составит труда снова погрузиться в вымышленный мир. Сознание способно переключаться между пейзажем в романе, непосредственным окружением и путешествующим во времени «я» так же легко, как мы переключаем телевизионные каналы.

Субъективно это разные состояния сознания. Когда мы погружены в реальность книги, оно в значительной степени отделено от окружения и мыслей о себе. То, что мы готовим чай или кофе, одновременно размышляя о чем-то другом, свидетельствует о способности разделять различные функции. Диссоциация функций может распространяться даже на сложные задачи: ведя машину, мы можем погрузиться в мысли, не имеющие ничего общего с управлением автомобилем или прокладкой маршрута. Столкнувшись с неожиданной опасностью, мы способны быстро вернуться к окружающей реальности и принять меры, чтобы избежать неприятностей.

Разделение аспектов осознания и функционирования имеет очевидные преимущества. Что бы было, если бы мы не могли контролировать переключение между этими состояниями? Одним из последствий может быть ощущение отделенности от окружения и самого себя, подобное тому, которое возникает при чтении увлекательной книги, только без книги или любого другого мысленного отвлечения. Или когда мы пытаемся вернуться из своих мыслей и сосредоточиться на текущем занятии, то обнаруживаем, что не можем этого сделать. В результате мы чувствуем, что не контролируем собственные движения. Они будут казаться автоматическими.

Через весь рассказ Дрю о том, что предшествовало инциденту с телевизором, проходили описания диссоциации – патологического неконтролируемого отделения чувств и мыслей друг от друга и от внешней реальности. У него отсутствовали эмоции. Его восприятие других не было подкреплено чувствами: люди казались бездушными фигурами. Он не мог предсказать, что будет ощущать в ближайшее время, и внезапно погружался в туман отчаяния. Иногда это происходило в ответ на чей-то мимолетный взгляд или комментарий. В других случаях Дрю не видел причины. В особенно напряженные моменты у него случалась диссоциация. В результате невыносимая дезориентация еще больше усиливала напряжение, усугубляя диссоциацию, и так далее. Дрю дошел до того, что диссоциировался от собственных воспоминаний.

Когда я вместе с Дрю погрузился в целую серию таких эпизодов, стало понятно, что кончались все они примерно одинаково: поступком, требующим ответных действий от других людей. Именно в этот момент сознание Дрю восстанавливало связь с телом, окружающей обстановкой и людьми в ней. Иногда этот поступок был агрессией, направленной вовне. Чаще она была направлена на его собственное тело. Вне больницы передозировка наркотиков иногда приводила к такому же эффекту. В основном Дрю резал себя. Он объяснял, что во время порезов возникает ощущение, похожее на боль, но не боль; когда он наблюдал, как из раны сочится кровь, разум как будто снова входил в тело. В моменты, когда разум выходил из-под контроля, словесное выражение чувств не оказывало на него никакого эффекта. Когда медсестры схватили его за руку, физическое взаимодействие придало их телам и их присутствию значение.

Исследование психики Дрю позволило обнаружить совершенно иное объяснение его действий, нежели первоначальное. Подобно психотическому пациенту, получающему указания от злобных голосов, Дрю боролся с жестокими силами, не поддающимися контролю. На первый взгляд его действия выглядели как откровенная попытка манипулировать медсестрами, чтобы те немедленно отреагировали на его требования. Однако, если посмотреть, что скрывается за диагнозом, и вникнуть в переживания пациента, выяснится, что он находился во власти безнадежной диссоциации сознания.

Когда я высказал эти мысли на следующем собрании персонала, они не вызвали возражений. Это помогло объяснить другие инциденты с Дрю. Мы обсудили причины, по которым у него возникла склонность к такой катастрофической диссоциации. Все согласились с тем, что это как-то связано с его детством.

В возрасте девяти лет Дрю и его младшего сводного брата нашли в их доме одних – родители ушли куда-то на всю ночь. В последующие два года семья получала поддержку от социальных служб, и мать Дрю часто жаловалась, что не справляется с детьми. Когда от матери Дрю ушел его отчим, она решила временно отдать детей на попечение соцслужб. Она постоянно откладывала их возвращение, и в конце концов их отдали на усыновление. Для сводного брата Дрю семья нашлась, но для Дрю все оказалось не так просто, он сменил несколько приемных семей. Его считали непослушным ребенком, не поддающимся воспитанию. В конце концов он оказался в детском доме. Позже выяснилось, что в раннем подростковом возрасте он два года находился в детдоме, где орудовала группа серийных насильников.

Во время нашей встречи Дрю ясно дал понять, что не станет отвечать на вопросы о детстве. Несмотря на это, время от времени он все же недолго говорил об этом. Как я от него узнал, первые воспоминания о диссоциации относились к периодам, когда его насиловали в детском доме. Когда