понять другую часть истории, нужно задуматься о том, почему враждебность так редко переходит в насильственные действия. Для большинства из нас даже мимолетное осознание последствий воображаемой агрессии автоматически вызывает негативные чувства, мешающие совершить преступление. А поскольку мы стремимся избегать негативных чувств, то склонны подавлять мысли, которые их вызывают, или сопротивляться им. Если вы вообразите, что напали на человека, которого любите больше всего на свете, скорее всего, эта мысль сразу же вызовет у вас отвращение: вы представите его ужас, боль, которую он испытает, растерянность и смятение. Даже помыслить о таком неприятно. Таким образом, большинству людей достаточно представить эмоциональную реакцию жертвы, чтобы на корню подавить желание причинить ей боль. Это происходит потому, что когда мы воображаем насильственный акт с точки зрения жертвы, то испытываем один из видов эмпатии – представляем себе, о чем думает другой.

Эмпатия – важнейшая человеческая способность, а когда речь идет о насилии, она оказывает мощное подавляющее действие. Эти процессы настолько важны, что даже не требуют сознательных усилий: они протекают за кулисами, постоянно сдерживая огромное количество контрпродуктивных импульсов. Насилие – следствие взаимодействия между эмоциональными силами, побуждающими к агрессивным действиям, и противостоящими психическими процессами. Не имея возможности исследовать точку зрения Макнатена и Качинского вместе с ними, я могу только строить предположения. Однако будь у меня возможность осмотреть Дэниела Макнатена, я бы проверил свою гипотезу о том, что, наряду с параноидальной и неверной интерпретацией действий других, Макнатен был охвачен всепоглощающим страхом преследования. Это, безусловно, очевидно и в истории Себа. Когда мы испытываем страх, то больше беспокоимся о собственном выживании, и влияние тормозящих предположений о страданиях жертвы уменьшается. Я могу лишь предполагать, но, вероятно, Макнатен настолько боялся за свою жизнь, что убийство одного из преследователей казалось единственным способом защититься, то есть субъективно это была самооборона. Если бы я мог побеседовать с Тедом Качинским, то выяснил бы, в какой степени он потерял эмоциональную связь с окружающими еще до того, как отдалился от них физически, перебравшись в хижину. Возможно, у него уже отсутствовали социально обусловленные сдерживающие импульсы.

Психическое состояние Себа улучшилось, и его признали способным оценить степень своей вины. Хотя суд согласился, что главную роль в действиях Себа сыграло его душевное состояние, оно не достигло высокой планки, установленной правилами определения юридической невменяемости, введенными после суда над Макнатеном. Многие сомневаются, что этой планки мог бы достичь даже сам Макнатен. Адвокаты заявили об ограниченной вменяемости Себа (такая линия защиты возможна только при обвинении в убийстве[2]), и сторона обвинения не стала спорить. В результате Себа признали виновным в непредумышленном убийстве, а не в умышленном, и суд согласился с рекомендацией о назначении Себу наказания в виде госпитализации, а не тюремного заключения.

2

Дрю

Заглянув в главный офис, я надеялся, что мне не оставили сообщений. Нужно было закончить отчет. Когда же я собирался уходить, меня окликнула секретарша: со мной хочет поговорить старшая медсестра приемного отделения. Отчету придется подождать. Речь идет о Дрю, объяснила секретарша. «Разве вы не слышали шум?»

Как рассказала медсестра, Дрю находился в изоляторе. Такое место, напоминающее больше защищенный бокс, имеется во многих психиатрических отделениях. Там нет никаких предметов, о которые пациент мог бы пораниться. Изолятор – последнее средство для пациента, который считается неуправляемым. Безликие поверхности в замкнутом пространстве оживляет только встроенный в потолок светильник и укрепленный в полу матрас с простыней против пролежней. В своем кабинете я не только слышал, но и ощущал вибрацию от мощных ударов Дрю – и через стены, и через телефонную трубку. Короткие паузы в ритмичном стуке заполнялись криками, и, хотя отдельные слова было трудно разобрать, я не сомневался в их смысле.

Подобные признаки неконтролируемой ярости обычные люди восприняли бы как потенциальную угрозу, поскольку так выглядит психологическая и физиологическая готовность к нападению. Но мы в психиатрическом отделении к такому привыкли. Ничего необычного – Дрю был не первым пациентом, демонстрирующим похожее поведение, а опыт подсказывал, что дверь способна выдержать натиск. О недавних событиях старшая медсестра Тина рассказывала почти бесстрастно – выражаясь языком психиатров, говорила с эмоциональной отстраненностью от произошедшего. Но, прислушавшись внимательнее, я уловил едва заметные признаки недавнего инстинктивного всплеска адреналина, позволившего ей быстро и четко отреагировать на инцидент. Она говорила чуть быстрее обычного, запыхавшись и слегка дрожа. Возможно, она не была совершенно спокойна. Когда раздавались крики Дрю, мы одновременно замолкали на середине предложения. Сохранение эмоциональной дистанции от многого, с чем приходится сталкиваться в судебной психиатрии, защищает нас и позволяет объективно относиться к этим событиям. Не руководствоваться одними лишь эмоциями. Однако есть и опасность: так можно стать совсем бесчувственным.

Дрю разбил телевизор. Для этого нужно было постараться: тот находился в прикрепленном к стене коробе с крышкой из плексигласа. В отделении можно обнаружить и другие меры безопасности такого рода. Диваны тяжелые, чтобы их нельзя было поднять и бросить, и крепкие, чтобы не разлетелись на куски, а материал покрытия негорючий и нервущийся. Двери и окна укреплены, войти в здание и выйти из него можно только через специальный шлюз, а по периметру – высокий забор. Таковы особенности больницы со средними мерами безопасности. И этим дело не ограничивается. Персонал придерживается ряда процедур безопасности: следит за тем, чтобы в отделение не попадали запрещенные предметы, регулярно проверяет, нет ли брешей в периметре, и пересчитывает столовые приборы до еды и после. Третий уровень безопасности основывается на знакомстве с пациентом: нужно не просто знать диагноз и историю болезни, но и постоянно сообщать коллегам о том, что у него на уме, как пациент ладит с окружающими. Какие новости он получает. Все, что может спровоцировать реакцию. Это правила безопасности, основанные на отношениях.

Больница среднего уровня безопасности, в которой я работал более пятнадцати лет, была открыта одной из первых в период современного возрождения психиатрических лечебниц. До 1970-х гг. единственными судебно-психиатрическими больницами в Англии были три «специальные». Первой, в которой до своей смерти в 1865 г. находился Дэниел Макнатен, была Бродмурская. Надеялись, что в 1912 г., после открытия второй психиатрической больницы для заключенных в Ноттингемшире (Рэмптон), спрос на места в Бродмуре снизится. Однако пациентов становилось все больше, и в 1933 г. на окраине Ливерпуля появилась третья специализированная больница (Эшворт).

Когда небольшую группу пациентов изолировали от общества в отдаленных районах, в изоляции оказывался и персонал больницы. Различия между специализированными больницами, похожими на тюрьмы, и обычными психиатрическими лечебницами увеличились с либерализацией режима в обычных психиатрических учреждениях. Им даже предвещали скорую кончину в связи с разоблачениями жестокого обращения с пациентами и плохого управления. В 1960-х гг. признали необходимость более доступных судебно-психиатрических больниц. В соответствии с привычной для судебной психиатрии схемой, изменения не происходили до тех пор, пока трагический случай не высветил существующие проблемы для широкой публики.

Как ни странно это звучит, но толчком к созданию того типа судебно-психиатрической больницы, в которой я работал, послужила загадочная болезнь, поразившая сотрудников небольшой оптической и фотографической компании на юге Англии. В 1971 г. «бовингдонский вирус», как стали называть эту болезнь, вызвал недомогание, выпадение волос и онемение конечностей. После мучительной смерти второго сотрудника нужно было что-то делать. Врач компании созвал совещание в столовой. Доктор Андерсон рассказал, что исключил две возможные причины – воздействие радиации и отравление тяжелыми металлами, поэтому болезнь, скорее всего, вирусного происхождения. К удивлению и досаде доктора Андерсона, кое-кто с ним не согласился. С доктором Андерсоном поспорил двадцатичетырехлетний сотрудник Грэм Янг, проработавший в компании всего несколько месяцев. Он заявил, что выпадение волос – явный симптом отравления таллием. На следующей встрече с доктором Андерсоном Грэм Янг, увлекающийся токсикологией, уверенно подкрепил свое утверждение. Он не ожидал, что его осведомленность вызовет подозрения. Джон Хэдленд, владелец компании, поговорил со своим адвокатом, который убедил его обратиться в полицию. Подозрения Джона Хэдленда оказались верными: при обыске квартиры Грэма Янга в Хемел-Хемпстеде обнаружили груду ампул с неизвестными веществами, стены были покрыты нацистской символикой, а под кроватью лежал дневник отравителя. Рутинный запрос в начале расследования выявил еще более поразительную находку.

Полицейская проверка показала, что не прошло и ста лет со дня смерти Дэниела Макнатена, как Грэм Янг стал одним из самых молодых обитателей Бродмура. Янг начал работать у Хэдленда, после того как восемь лет провел в психиатрической больнице. Хвастовство своими познаниями