— Извини, Валер, ты ж болеешь, подлечись, — отставник подсунул свой стакан, отрывисто лязгнуло граненое стекло. — За знакомство.

Опер, изображая страждущего, выпил с жадностью. Хозяин отстал не намного. Утирая рот, подвинул гостю пластмассовую вазочку с несколькими сушками на дне.

— Уф-ф, закуси, друг. Горчичные.

Петрушин молча кивнул, выбрал сушку, отряхнул от прилипших хлебных крошек, раздавил пальцами, положил в рот осколок и тяжело, как жерновами, двинул челюстями.

— Отпустило? — военный пенсионер, будучи человеком исконно русским, понимал нешуточность проблемы.

— Вовремя принял, — Валера спиной оперся на стену, круговыми, медленными движениями ладони растёр грудь.

Знаменитый в восьмидесятые годы портвейн, обладавший противно-сладким вкусом и резким запахом, прошел тяжело, но огонек в душе от него затеплился. Наблюдая позитивную динамику пациента, хозяин счел возможным вернуться к обсуждению прерванной темы про напитки безвозвратно ушедшей эпохи.

— А «Солнцедар» пили… Помнишь? Хлестались все тогда, что им заборы можно красить. А «Осенний сад»? А «Золотая осень» — «Зося»?! Два двадцать пузырь стоил, а пустую тару по семнадцать копеек принимали. Рентабельность, бляха! «Плодово-ягодное» — «Червивка»! У-у-у…«Белое крепкое»! Помнишь, в каких бутылках? В зелёных «бомбах» по «ноль-восемь», в «огнетушителях»!

— «Рубин» ещё, — подсказал Петрушин, который обязан был поддержать интересную для собеседника тему.

— О, точно, «Рубин» — «Морилка»! — прапорщик радовался, как ребёнок новой игрушке.

Валера поискал глазами в округе пепельницу. Найдя её на подоконнике, дотянулся, переставил на стол, закурил. Гостеприимный хозяин уже лил в стаканы темно-бордовое, как венозная кровь, вино.

— Погоди, Стёп, трошки. У меня пока не улеглось, — гнать лошадей сыщик не намеревался.

Степан Тимофеевич супротивничать не подумал, угостился на халявку «Есаульскими», заметив при этом, что курит исключительно погарскую «Приму-Ностальгию». Разговор свернул на общих знакомых, их в считанные минуты по городу набралось с десяток, и живых и усопших. Хозяин был на пять лет старше Петрушина, с пятьдесят четвертого, тоже окончил техникум транспортного строительства, «жэдуху». После срочной службы в Центральной Группе Войск в Чехословакии сподобило его поступить в школу прапорщиков. Потом мотался по дальним округам — КУРВО[137], КСАВО[138]… В Афган судьба не занесла, зато в Таджикистане хлебнул горячего варева в составе двести первой дивизии. Служил на разных должностях — и взводным, и старшиной автороты, и начальником клуба. Уволившись три года назад, вернулся в Острог. Квартира эта осталась после смерти матери, своего жилья за двадцать лет сверхсрочной службы не нажил. Первое время на гражданке работал сторожем на стройке, потом здоровьишко стало пошаливать, уволиться пришлось. Теперь летом ягодами да грибами промышляет, а зимой дурака валяет, отлёживает бока на диване, телик смотрит.

О второй своей половине, о детях — есть ли они, нет ли их — словоохотливый отставник не обмолвился, а Петрушин с расспросами не лез. Он вообще больше поддакивал, выжидая момент, чтобы накинуть про свое.

Удобный повод выдался после того, как по второй накатили.

— За всех пленных и за нас военных! — провозгласил балагур-хозяин, чокаясь.

— Степан, а вот сосед твой, из семнадцатой квартиры который, он вообще как, мужик нормальный? — Валера спросил с безразличной интонацией, посасывая сушку.

— Алексеич? Чёткий мужик, отвечаю. Всегда займет до пенсии. А ты тогда не нашел его, что ли? Я ж те сказал — днем он всегда в офисе своем сидит.

— Да он торопился куда-то, уезжал. Не до меня ему было.

— Так чего, он на кабельное копейку зажал? — прапорщик, заглянув в мятую пачку «Есаульских», с огорчением обнаружил, что в ней осталась одна сигарета. — Последняя, блин. Последнюю, как говорится, и мент не берет.

Петрушин не отреагировал на присказку, понимая её случайный характер:

— Да нет, каблироваться он согласился. Полтинник в месяц — копейки для него. Я хотел у него за хату спросить. Ты, Стёп, не в курсах случайно, он хату не сдает? С женой развожусь, а у вас тут район удобный, почти центр и все рядом.

Хозяин в это время лазил по ящикам гарнитура в поисках курева, дверками стукал, потому половину из сказанного не расслышал. Пришлось Валере повторять.

— Была же заначка. Точно помню — ныкал. Куда вот только? — пенсионер опустился в тяжком раздумье на табурет.

— Чё ты обыскался, Степа? На, дыми, — убойщик выложил на стол нераспечатанную пачку своих козырных сигарет, прикидывая, стоит ли задавать вопрос в третий раз.

Но ветеран, похоже, действительно заморочился из-за курева. Содрав слюду с пачки, открыл её, щелчком пальца по дну выбил сигарету, вытащил ее за фильтр губами.

А закурив, сказал:

— Жили у него в декабре какие-то два парня. Коммерсы из Иванова, вопросы свои на силикатном решали. Кирпич на стройку закупали.

— А-а-а, — как бы разочаровываясь, протянул Петрушин, — раз хата занята, вопрос снимается.

— Они уж съехали. В аккурат перед Новым годом. Смешные парни. Ха-ха. Раз вечером курятинка у меня кончилась, а в ночник переться влом было, поясницу прострелило. Постучал к ним на соседском деле — ноль по фазе. А я знаю — они домой минут десять, как вернулись, в глазок видел как заходили. Стучу дальше — тишина, как в гробу. Я — погромче, по-гвардейски. Открывает который из них маленький, очкастый… Сережа который. Цепочку с пробоя не снимает, сторожится. А в квартире, прикинь, зём, темнота, хоть глаз коли. «Вы чего в потемках сидите, — спрашиваю. — Угостите куревом, а то уши пухнут». Сунул мне Серёжа этот в притвор две сигаретки… «Кент», что ли, а свет, прикинь, так и не включил. Чудён народ пошел!

Валера, думая, повторит ли впоследствии его новоявленный приятель сказанное следователю под протокол, ухмыльнулся глумливо:

— Может, они, это самое, Стёп, под хвост баловались? А ты им кайф обломал?

— Хрен их маму знает. Может, и пидарки, раз сидели.

«С чего ты взял, что они сидели?» — задать такой вопрос Петрушин себе не разрешил. Впрочем, он и не понадобился.

— У второго, у здорового, все руки — синие, — инициативно пояснил хозяин, берясь за бутылку. — Добьем, что ли, Валер?

— А чего на нее, смотреть, что ли?

Отвечая добром за добро, отставной прапор предложил немедленно вместе сходить к Алексеичу в офис и поинтересоваться, сдаёт ли тот жильё.

— Мне в контору свою надо бежать, — встреча с риелтором не входила в планы Петрушина. — И так завис я у тебя на лишние полчаса, оправдываться придется. А у него тоже «однушка»?

— Ты чего? У него квартира богатая, две комнаты, коридор десять метров длиной, в футбол играть можно.

— «Двушку» я, Степан, не потяну.

— Так ты один проживать намеряешься или с тётенькой приятной наружности?

— Мне бы сперва убежать поскорей от одной