Белый издаёт приказ о назначении командиром 1-го Кубанского полка войскового старшины Соломахи, которому поручает обеспечить дальнейший путь казаков к Бердянску.

Туда же казаки западных и южных станиц добрались иным, окружным путём. Сначала через Керченский пролив в Крым, главным образом на всевозможных плавсредствах. Помимо этого, на планерах, буксируемых самолётами. Вместимость планеров была невелика, поэтому авиаинструкторы, следившие за посадкой, требовали от беженцев брать с собой скарба поменьше. И каково же было их изумление, когда из поднявшейся в воздух машины слышался поросячий визг или гоготание гусыни, — перегрузка грозила катастрофой над морем, — но кубанские казачки скорей пошли бы на дно, чем расстались с «худобой тай торбой»!

В Бердянске собрались штабы трёх казачьих войск: Кубанского во главе с Белым, Терского под началом атамана Кулакова и Донского, в лице сторонников Духопельникова окончательно вышедшего из подчинения атамана Павлова. По всему, немцы поощряли раскол донских казаков. Не зря генерал фон Клейст, благоволивший именно к этим атаманам, перевёл их штабы в скором времени к себе, в Херсон, чтобы ускорить сбор казаков для формирования особой дивизии вермахта. До беженских обозов им нет дела. Утратил к ним внимание и Белый, в угоду немецким властям сбивший 2-й Кубанский полк под командованием Маловика. Но и этого «батьке» кубанцев показалось мало, он отзывается на нужды командира 1 -й кубанской сотни Бондаренко и, сколотив 2-ю сотню, перебрасывает её на поддержку 17-й армии вермахта, в район Кубанского предмостного укрепления. Такая разворотливость и преданность атамана Белого, разумеется, была весьма похвально оценена фон Клейстом. Штабы собирали казачьи отряды в одно воинское соединение, разбросав свои вербовочные пункты по всему югу Украины.

Шагановы и Звонарёвы, отбившись от земляков, добрались до Херсона 7 марта, в день прибытия туда Кубанского войскового штаба. Об этом Тихону Маркянычу сообщил сосед-обозник Микита Волушенко, рожак станицы Крыловской.

— Кажуть, сам Билый явывся со штабом, — проворчал длинноусый старик, концом кнута очищая с сапога грязь. — А ще хужей, яки конячки подобрийше, будуть с казаками в германьску армию забыраты. Що воно будэ? И так багато людын погинуло! А як же мы, бижинци? Мабуть, на вулыци помираты?

Известие повергло Тихона Маркяныча в уныние. Нужно было срочно уезжать дальше, прибиваться к донцам. Звонарёв, разделяя опасения попутчика, сдвинул на затылок шапку, вздохнул:

— Согласен. Задерживаться ни к чему. Только бы фельдшера найти! Чтой-то Митрич заплошал. Со вчерашнего утра крошки в рот не взял и трясётся, как в лихорадке.

Тихон Маркяныч обеспокоился не на шутку. Проводив хуторянина, он вернулся к своей подводе. Несмотря на возражение снохи, забрал кувшинчик с барсучьим жиром, излечившим его от лёгочного недуга, и подошёл к повозке Звонарёвых. Настя и её дочь толстушка Светка от нечего делать чесали языками с двумя смешливыми молодайками из обоза. Дроздик лежал под тулупом, поджав ноги. Увидев над собой склонённое лицо старого товарища, ворохнулся, щуря глаза:

— Ты чё, Тиша? Зараз я встану...

— Ишь ты, прыткий! Лежи. Оно тольки видимость, а тепла нет. Не греет ишо солнце! От земли — холод... Свалило?

— Ажник свербит у грудях! Не продохну...

— В аккурат моя болесть. Еле вычухался! Вот, с барсука сало. Польёшься трижды в день по ложке — как рукой сымет!

Кабы не оно, лежал бы я на поповом гумне[47], рядом со Степаном. А вишь, окреп! И ты не шуткуй, Герасим, старательно лечись.

— Я согласный, буду, — слабо улыбнулся Дроздик.

В его глазах Тихон Маркяныч поймал непривычно печальное, жалкое выражение, подобное тому, какое бывает у тяжело заболевшей, преданной собачонки, и жалеючи спросил:

— Дюже трясёт? Могет, в больницу? Тут — город. Должно, врачи.

— Да обещал Василь фершала. Трошки подождём.

Тихон Маркяныч прикрыл полой тулупа подшитые валенки приятеля, поправил на его голове шапку. И вскоре, заметив Звонарёва с рослым молодцом в донском приталенном бешмете, принял незнакомца за фельдшера. Но, как оказалось, хорунжий, троюродный брат Василия, догонял по излечении полк Павлова, в котором воевал и был ранен.

— Подтвердилось! И лошадей реквизируют, и казаков мобилизуют, — взволнованно зачастил Василий Петрович, озираясь и кутая тощую шею шерстяным шарфом. — А ещё одна новость: приказано утеснять обозников. Безлошадных беженцев пересаживать на чужие подводы. Так что, Маркяныч, пора сматывать удочки. Отдохнём в каком-нибудь селе. Иначе — лабец, пойдём по миру с котомками... Вот он, Илья, свидетель!

— А иде ж фершал? — напомнил Тихон Маркяныч.

— Сбился с ног, город обошёл — никто не обозвался. Кому мы нужны? Даст Бог, выхворается Митрич. А нам править на Запорожье.

— К атаману Павлову, — пояснил станичник, сводя чёрные разлатые брови. — Там его штаб.

— Значится, снова через Днепр? — не без раздражения осведомился Тихон Маркяныч.

— Потянем над берегом на Снигирёвку. А далее — на Кривой Рог. Я дорогу знаю, — подхватил Илья. — Дней за пять доберёмся. Да и с продуктишками, должно, там легче. Здесь на ораву такую разве настачишься?

Начало марта выдалось на южной Украине погожим. В полуденные часы уже припекало. В талой синеве трезвонили бубенцы жаворонков. На голощечинах бугров зазеленела первая кудельная травка. А в балках дружно ворковали ручьи, и бурый кисель дороги, истолчённой обозами, был вязок, как клейстер. Ехали, держась обочин, непаханых полос. То и дело встречались белёсо-тёмные горы рудников. Растянутые — вдоль шляха — посёлки.

Вёрст за тридцать до Кривого Рога, в селе Широком, ключевцам пришлось поневоле остановиться. Возница Звонарёвых терял последние силы, бредил. К тому же кибитка Василия Петровича нуждалась в срочном ремонте — на ухабах надломилась задняя дуга.

Не тратя времени даром, Тихон Маркяныч сменил тулуп на чёрное суконное пальто и такую же широкополую шляпу, которые сторговал за полведра кукурузы на бердянской толкучке. Одежда чудесно преобразила старика! Илья, помогавший Звонарёву ремонтировать подводу, похвалил:

— Тебя, дедушка, не узнать! У нас на улице, в Новочеркасске, профессор жил. Копия его!

— И мы не лаптем борщи хлебали! — горделиво повернул голову Тихон Маркяныч и, разгладив пятерней бороду, пошёл искать поблизости временное пристанище.

Улица с двумя рядами низких белёных хат под камышовыми и черепичными крышами млела в солнечном мареве. От ветвей рослых яблонь и вишен косо падали тени, изламываясь на каменных заборах. Вдоль них и ступал Тихон Маркяныч, выискивая места посуше.

Не без самодовольства и важности обратился старый казак к одним хозяевам, другим — и везде наотрез отказали, бесцеремонно выпроводили за ворота. Именно это возмутило больше всего! «Салоеды чёртовы!