Что противопоставило этому правительство? За 1905–1907 годы казнили 1293 осуждённых за терроризм. Даже если расширить статистику на всё столыпинское время, то, по самым масштабным подсчётам, с 1905‐го по 1910 год было вынесено 5735 смертных приговоров по политическим преступлениям, считая приговоры военно-полевых судов, из которых приведён в исполнение 3741 приговор. Процент реально не исполненных смертных приговоров был очень высок, в некоторые годы достигая 60 %.

Проводя свои чрезвычайные меры антитеррора, П. Столыпин руководствовался строгой философией государства, чётким представлением о том, как оно должно действовать в чрезвычайных обстоятельствах, и насколько уместны обвинения в его адрес в нарушении прав человека. Эти слова уместно перечитать и сегодня, они применимы и к совсем иным, нашим обстоятельствам.

«Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Это было, это есть, это будет всегда и неизменно. Этот принцип в природе человека, он в Природе самого государства. Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его организм лечат, отравляя ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете. Этот порядок признается всеми государствами. Нет законодательства, которое не давало бы права правительству приостанавливать течение закона, когда государственный организм потрясен до корней, которое не давало бы ему полномочия приостанавливать все нормы права. Это состояние необходимой обороны… Бывают роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостью теории и целостью отечества… В ваших руках успокоение России, которая, конечно, сумеет отличить… кровь на руках палачей, от крови на руках добросовестных врачей, принимающих самые чрезвычайные, может быть, меры с одним только упованием, с одной надеждой, с одной верой — исцелить больного».

Однако конечной целью столыпинской политики подавления революции было не просто прекращение волнений, а подлинная народная реакция на чуждый дух.

«В России поднялась волна реакции, реакция русского патриотизма и русского национального чувства, и эта реакция вьет себе гнездо именно в общественных слоях, общественных кругах, — предупреждал он оппонентов. — В прежние времена одно только правительство имело заботу и обязанность отстаивать исторические и державные приобретения и права России. Теперь не то. Теперь Государь пытается собрать рассыпанную храмину русского народного чувства», — рассуждал Пётр Аркадьевич перед Думой.

Современные исследователи зачастую упрекают его в том, что теория у него тут разошлась с практикой. Столыпин не позволил развиваться черносотенному движению, «Союзу Русского Народа», приложив руку к расколу на «марковцев» и «дубровинцев». Он сделал ставку на системные центристские партии — «октябристов» А. Гучкова и националистов М. Меньшикова, П. Балашова и В. Шульгина, то есть на тех, кто внес громадный вклад в дело антимонархического переворота в 1917 году.

Этот упрек отчасти справедлив. Бывший одесский градоначальник генерал Иван Толмачёв в декабре 1911 года с горечью писал: «Меня угнетает мысль о полном развале правых. Столыпин достиг своего, плоды его политики мы пожинаем теперь, все ополчились друг на друга».

Однако необходимо помнить, что Столыпину были нужны текущие политические союзники для государственного строительства. Революция уже была подавлена при участии «чёрных сотен», а вот в крестьянском вопросе крайне правые придерживались ошибочной романтизации крестьянской общины, постоянно ставили премьеру палки в колеса. Правые укоряли Столыпина, что он отдавливает Царю ногу, и называли его узурпатором, то есть из собственных страхов и амбиций подрывали созидаемое премьер-министром будущее.

«Цивилизованные националисты» же были единомышленниками Столыпина в преобразовании России, которое должно было исключить сами социальные условия революции, сделать её попросту невозможной. Столыпинская ставка была не на огнетушитель, а на огнестойкие материалы. Однако историческая судьба сложилась так, что дом из огнестойких материалов не был достроен, а по-прежнему действенного огнетушителя уже не было.

И не один лишь Столыпин был в этом виноват. В. М. Пуришкевич, превратившийся к 1911 году в крайне правого оппонента Столыпина, оказался в числе подрывателей монархии на видных ролях. Напротив Н. Е. Марков («Второй»), лидер простолыпинской группы в «Союзе Русского Народа», был последовательным и начиная с какого-то момента одиноким оппонентом подрывных групп в Государственной Думе.

Величайший оратор Нового времени

Защищая историческую Россию, Столыпин строил новую и не боялся этого. В конечном счете, именно он был нянькой и пестуном российского парламента. После двух неудачных опытов дело с русским парламентаризмом обречено было погибнуть, стать исторической неудачей, но тут его взял в свои руки Петр Аркадьевич. Он ввел новые избирательные законы и добился формирования работоспособной и национальной по духу (в общем и целом) Государственной Думы, он прививал депутатам сознание их высокой исторической миссии и превратил Таврический дворец в трибуну для своих пламенных речей о Родине, праве, истории и нации.

Ораторским искусством Столыпин намного превосходил и тогдашних думских краснобаев и вообще всех, кто когда-либо говорил о политике со времен Цицерона. Политическое красноречие Столыпина следует поставить куда выше, чем даже у таких мастеров, как Уинстон Черчилль. Он четко излагал цели правительства, ясно формулировал вопросы и задачи, создавал яркие запоминающиеся образы, чеканил афоризм за афоризмом, которые останутся в веках.

«Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремнёвое ружьё; употребляя его, ты можешь ранить себя и посторонних; брось ружьё. На это честный часовой ответит: покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым» (о требовании не пользоваться «устаревшими» законами). «В политике нет мести, но есть последствия» (о требовании поляков не вспоминать былые польские мятежи). «Наш орел, наследие Византии, — орел двуглавый. Конечно, сильны и могущественны и одноглавые орлы, но, отсекая нашему русскому орлу одну голову, обращенную на Восток, вы не превратите его в одноглавого орла, вы заставите его только истечь кровью» (о необходимости строительства Амурской железной дороги).

Меньше всего Пётр Аркадьевич захотел бы войти в историю в роли автора одной затасканной фразы: «Им нужны великие потрясения — нам нужна Великая Россия». Слишком часто за последние десятилетия её использовали в соображении «чего изволите», угодливо объявляя «Великой Россией» всё, что не является «великими потрясениями».

Между тем, у столыпинских слов был определенный контекст и определенный смысл. «Великая Россия» для него — это не болото без потрясений, а Россия национальная, Россия историческая, Россия, опирающаяся на свои традиции. Россия, из великого прошлого переходящая, оставляя всё лучшее и отбрасывая худшее, в великое будущее. Для того и боролся Столыпин с потрясателями основ, чтобы не