Шрифт:
Закладка:
Израиль вернул душу Создателю, и земля шатается под ее ногами. Израиля нет, и тьма взывает к ней. В комнате поселилась скука, и только часы Израиля, в свое время врученные всем членам кибуца, однообразно стучат, будят ее от пугающих снов. Нет ей доступа к протекающей мимо жизни. Жизнь просто стерлась с поверхности земли. Она умерла. Нет больше в ней ощущения жизни. Двенадцатый час дня. Пугливыми шагами она прокрадывается в узкое помещение почты кибуца. Скрежещет металлическая дверь. Громоздятся письма с соболезнованиями. Ни одно из этих писем не прорвется в ее скорбь.
На ее письменном столе гора открыток и запечатанных конвертов. Взгляды членов кибуца, входящих и выходящих, обращены на эту гору писем. Слышны голоса:
«Ты получила столько писем? – Кто тебе их написал? – Что, тебе еще пишут письма с соболезнованиями. – Ты еще – молода. – Вся жизнь у тебя впереди»
Говорят заученными фразами. Дают советы на основании их собственного опыта. Ее единственное желание – чтобы оставили ее в покое, не задавали вопросов, не давали советов, не пытались вторгнуться в ее личную скорбь.
«Она – гордая и высокомерная», – ее скорбь унижает их.
Чёрт подери, почему они не понимают, что она желает лишь одного, чтобы они не вторгались в ее мертвую душу. Умерло ее настоящее и будущее. Одно у нее желание, чтобы оставили ее с ее Израилем.
Неделю за неделей она ходит в этом мире сама не своя. Любовь убийственна. Не знала она, что любовь убивает без всякого милосердия, но любовь и держит ее в жизни. Если бы не сильная любовь, и обещание жить во имя дочки, она бы давно рассчиталась с жизнью.
Дочка входит в дом и спрашивает: «Мама, почему ты не пришла на праздничную встречу? Там пели и танцевали».
«Я же в трауре».
«Но всем вручали значок Движения кибуцев».
В душе Наоми надеялась, что дочь не пойдет на этот вечер. Но та плясала от радостного предвкушения. Только экзема вокруг ее рта была единственным знаком смерти отца.
Глава двадцать шестая
Завывают шакалы, каркают вороны, чирикают воробьи, вот какие-то незнакомые животные. Нет покоя и тишины на кладбище. Голоса атакуют Наоми, пугают ее. Шум мешает ей погрузиться в скорбь. Всё в ней разрушено. Темные круги вокруг глаз. Бессонница ее доконала, она очень похудела. Лицо прорезали морщины, даже шея уменьшилась. На истонченном теле платье висит, как мешок. Смерть подстерегала Израиля всю жизнь, но она не верила, что когда-нибудь заберут у нее мужа. Остатки ее тела разрушаются, стонут и плачут. Мысли ее полубезумны.
«Маленькая моя Наоми», – зовет ее Израиль, – «помоги мне приблизиться к образам богинь любви и красоты». Израиль любил смотреть на нее, спящую. Однажды она проснулась под тяжестью его взгляда. Он сказал, что пытается одолеть какую-то проблему. Непроизвольно она схватила его за руку. Богиня красоты Венера пробудила в нем какие-то чуждые для него мысли. Иудаизм отрицает поклонение красоте. Почему Коэлет говорит о лживости и бренности красоты? Можно ли даже подумать, что красота лишена ценности?
«Наоми, где Венера в истории еврейского народа? Почему в иудаизме нет образов, представляющих красоту, как цель жизни? Почему в иудаизме только страдающие печальные образы, и нет вообще отношения к красоте, как таковой?»
Удивление слышалось в его голосе: «Иудаизм в сложной своей многоликости, очень запутан. Многое в нем скрыто так, что невозможно распутать».
Она же думала, что Тора построена на изучении, и потому они не позволяли себе отвлекаться на проблемы любви и красоты.
«Наоми, отвори дверь!» В дверь стучат, за дверью слышны голоса. Но она никак не реагирует. Она гладит поверхность стола и не отвечает на стук в дверь. Она стучит по клавишам пишущей машинки, печатает слова без интервалов и знаков препинания. Встает и бежит на кладбище. Падает на могильный холмик. Иногда ложится на скамью, рядом с могилой, и дремлет под шорох кипарисов над головой, раскачиваемых порывами весеннего ветра, слетающего с гор Гильбоа, подножьем примыкающих к кладбищу.
«Ты никогда не умрешь». Взгляд ее впавших глаз не отрывается от простой дощечки, воткнутой в землю, на которой написано – «Израиль Розенцвайг».
Йоник, ветеран кибуца, взял на себя добровольную миссию следить за могилами. Йоник, человек добродушный, пожимает ей руку и начинает длинный монолог об Израиле, единственном в кибуце, который его понимал. Она молчит. Она хочет одного, чтобы Йоник оставил ее наедине с Израилем. Однажды вечером она услышала собачий лай, долетающий до нее со стороны кладбища, увидела свет карманного фонарика. Йоник шел между могилами и нашел ее коленопреклоненной и кричащей: «Израиль, выйди ко мне оттуда, там – тьма». Он приблизился к ней и увидел, что она разрывает руками могилу и продолжает кричать: «Израиль, не оставляй меня одну». Йоник взял ее к себе в дом. Вместе с женой они отмыли ей руки и уложили в постель. Она не успокоилась. Встала и вернулась на прежнее место. Они следили за ней издалека, видели ее спокойно сидящей. И собака Ноа, которую она отдала в соседний кибуца Хефци-Ба, вернулась и сидела рядом с нею.
«Израиль, мне холодно», – ищет она какой-либо знак от него в белизне одиноких облаков над головой. Если бы она могла, пробилась бы через эту белизну, ввысь, чтобы соединиться с Израилем. Она волочит ноги по песку, по тропе, ведущей в сосновую рощу. Она идет и падает, идет, как во сне, и Израиль с ней рядом. Образ мужа не покидает ее.
«Господи, Боже, верни его душу домой, вдохни в него дух жизни». Чистые облака замерли в небе. Никто не внимает ее обращениям к высотам. Только подвывающие порывы ветра, скользящие с гор Гильбоа, и гуляющие между могил, ведут с ней диалог. Глаза кибуцника, который обрабатывает землю в роще, с жалостью следят за ее странными движениями. Прошли две недели, а молодая вдова сходит с ума, возникает на тропинках, как привидение. Скорбь ее превышает всяческие пределы. Такого в кибуце еще не было. Ходит в пустоте, где нет ничего и никого.
Ветры гонят песок. Деревья, виноградники, кусты, клумбы, цветы, белые дома – покрываются пылью. Двери и окна закрыты. Члены кибуца замкнулись в своих комнатах. Ветер, осатанев, мечется на горах, в
