И вовсе не из эгоизма редактора, а, объективно взвесив ситуацию, я стою на том, что эта статья должна быть опубликована в нашем журнале. Кто, если не ты, даст на нашей трибуне марксистскую оценку литературы? Ты отлично знаешь, что почти нет ни одного, кроме тебя, кто способен писать на эту тему. Поэтому сядь, пожалуйста, и напиши.

Название альманаха – «Часослов»(Орлогин). Название предыдущего альманаха – «Времена» – намекало на чередование времен, как пальцев руки. «Часослов» говорит о «долгом дыхании» духа, не как малой, а великой частности.

Жду ответа, который может быть только положительным.

Дружески, А. Шлионски

Она хорошо помнит событие, упоминаемое в письме Шлионского. Напряжение царило в зале во время выступления Израиля о писателях – членах кибуца.

«Они агонизируют агнонизмом, нагромождают идишизмы, злоупотребляют арабизмами, наращивают арамизмы, наваривают варваризмы молодежного лексикона, обновляют новации, нужные и ненужные. Их иврит похож на чересполосицу: то гладок, как тонкий шелк, то груб, как мешковина».

Молодые писатели оспаривали его критику их стиля письма.

Даже писатели старшего поколения не сидели тихо на своих местах.

Израиль продолжал: «Наши писатели хорошо понимают, что творение культуры неразделимо связано с политикой, с определенным мировоззрением. Писатель должен предвидеть рождение проблем и их решение, изобразить будущий облик и истинные устремления героя. Если писатель видит себя не просто регистратором и комментатором жизни, а действенным фактором и бойцом, влияющим обновителем жизни, он должен ввести в действие свое творческое воображение и создать образ, который еще не возник в реальности, но ожидаем ею».

Поэт Даниэль Бен Нахум написал критическую статью о предвидениях Израиля Розенцвайга:

«Он не удовлетворяется простым анализом произведения и его семантикой, но, кроме всего этого, проникает в сущность символов, во внутреннюю мотивировку литературного подхода поколения к бытию и к своим проблемам «. Даниэль Бен Хаим из кибуца Бейт Зера в значительной степени проник в систему мышления Израиля.

В своих лекциях Израиль хвалил достижения поэтов и прозаиков, и, вместе с тем, указывал на слабости и недостатки в их произведениях. О приехавшем со Второй волной репатриации поэте Давиде Шимановиче, Израиль писал: «Он приложил много усилий, чтобы выразить свое поколение, но не сумел избавиться от идеализации оккупационных инстинктов».

Израиль подчеркнул, что совсем немногие из писателей избавились от национализма. Это были, в основном, представители Движения кибуцев. Из Третьей волны репатриации самыми крупными и популярными поэтами поколения в стране стали Натан Альтерман и Лея Гольдберг. Среди прозаиков, Ашер Бараш, несомненно, талантливый писатель, но он мелкобуржуазен.

Агнон обладает огромным литературным талантом. Но и он наткнулся на проблему распада мировоззрения переходного поколения.

Хазаз явился, как новатор формы и содержания, но остался укорененным в проблематике эпохи просвещения в диаспоре. У Моше Шамира в романе «Он шел по полям», и в произведениях Натана Шахама множество героев, но все они оторваны от действительности.

Израиль высоко оценивает стиль и содержание у Шмуэля Йосефа Агнона, ставя его выше всех, Хазаза и Самеха Изхара, внесших значительный вклад в ивритскую литературу. Вместе с тем, он считает, что Агнон и Хазаз «спрятались в туманной глубине прекрасного прошлого и ведут с ним войны, подводя итоги своего бытия. Вообще-то, в произведениях молодых проявляется некоторые признаки усталости, и они ищут обходные пути, чтобы отразить реальность – через исторический роман или символистскую прозу. У натурализма и символизма есть много такого, что их соединяет. Это сочетание родилось и очень популярно сегодня в мировой литературе. Настоящая литература отличается слиянием и противопоставлением человеческих судеб и жизненных перипетий. И это возводится в типическое явление. Без этого писатель вынужден прибегать к символике».

В советской России начинается период «оттепели». И голос острой критики исходит от человека из кибуца Бейт Альфа. Израиль разносит в пух и прах фальшь «ждановщины» Принцип советского управления культурой заключается в том, что искусство обязано быть средством для достижения общественно-политических целей. Израиль выступает против «бесконфликтности между личностью и советским обществом», и предвидит, что «творческий потенциал советского человека, который немного пробудился, – стоит сейчас перед новым «затыканием ртов».

Что же касается израильских писателей, то их путь должен идти к описанию типичного героя в типичных обстоятельствах.

Голос Израиля негромок, но настойчив: «Пришло время собирать урожай, выращенный прошлыми поколениями, осветить светом наших предков сегодняшний и завтрашний день еврейского народа «.

Летопись еврейской жизни собрана в тетрадях и дневниках Израиля. Наоми надеется, что, окрепнув, она расскажет об его жизни и творчестве с любовью.

Она пытается оценить все его духовное наследие – статьи, дневники, страницы незавершенных исследований, письма и рисунки. Следует отредактировать его книгу «Еврейский провидец в эпоху Ренессанса», и также философский трактат о проблемах морали, о диаспоре и освобождении, об атеистическом процессе в еврейском мире, который получил высокую оценку профессора Бен Сасона и судей Высшего суда справедливости Моше Ландоя и Хаима Коэна.

Она читает в его дневнике, что за три недели до кончины он вышел от профессора Бен Сасона в большом затруднении, связанном с книгой раввина из Медины «Всё обо всём». Разговор шел об исследовании итальянской культуры и, в частности, еврейской общины гетто в Венеции, которое требует длительного изучения итальянского, испанского и латинского языков. Как это можно сделать в его возрасте, и кто оплатит все это? В дневнике Израиль записал слова прощания с мудрецом:

Раввин из Медины, уважаемый мной и близкий мне по духу, я очень тебя люблю, и очень хотел бы изучить твои связи – увидеть взаимовлияние частных христианских движений и тайного движения в иудаизме. Но мы расстаемся, рабби Йехуда Арье, расстаемся к большому моему огорчению. Слезы стоят у меня на глазах, когда я думаю о нашем расставании. Бедного Леона, доброго моего друга, преследуют большие беды, потому что он не желает отречься от своих пророчеств. Ты наг, раввин из Медины, наг, мудр, прямодушен, изначально говоришь двусмысленным языком и двуличием, по внутреннему импульсу и внутренней свободе, с оковами законов на запястьях, ибо нет иного пути, ибо опасность велика. Ты мудрей меня, раввин из Медины, но несчастней, да, несчастней даже меня, существа, которому так тяжко в жизни, тяжко до смерти.

Мы расстались с великой мечтой, может, вообще, со всеми мечтаниями. Прощай долина мечтаний. Сходи, друг мой, в низины. Переводы – всё, что тебе осталось. А может, и этого нет?

Я вернулся домой вечером. Девочка ждала меня в комнате. Сегодня она мне сказала: