Дверь бережно притулили к стене на почтительном расстоянии от замеса, который уже начался. Нет, это была не драка, а толкотня. Всяк норовил вцепиться в пруток решётки и развивать успех в меру природной дури. Но купить это только полдела, надо ещё и сберечь купленное, устоять на ногах, когда снимаешься с якоря. То есть, ни в коем случае не переться впротивоход, а отступать бочком, по-над стеночкй магазина. Так долго, зато надёжно.

Вон, щупленькая бабуля хотела пересчитать сдачу, не отходя от кассы. Смахнули болезную наземь, как там и была. Лежит на спине, бутылки к груди прижимает. И где теперь та сдача?

«Штурмовики» брали выучкой и числом. Они это дело каждый день отрабатывали на практике. Один вцепился в решётку, двое его страховали, остальные выстроились в конвейер. Бутылки «Агдама» плыли над головами толпы, знаменуя собой победу коллективизма над общественным строем, где каждый сам по себе.

Последним в цепочке оказался тот самый дед, что хвалил меня давеча за правильный русский язык. Я дал ему сторублёвку, сказал, что без сдачи, и попросил посодействовать. (Водку, напомню, тогда продавали по 9 рублей 10 копеек. С рук — четвертак).

— Мыкола, — скомандовал дед, снимая с конвейера очередную «болванку» и запуская стольник в противоход, — передай пацанам, пусть возьмут ещё десять бутылок белой, а на остаток вина.

— Куда⁈ — вздыбились возмущённые руки и голоса.

— Тихо на! — рявкнул Мыкола. — Буду я тут по десять разов очередь занимать!

Все протестующие, типа того, устыдились и замолчали. Что тут сказать? И у меня не было слов. Но через десять минут я загружал сумку.

Вечером, «в рамках дней болгаро-советской дружбы», мы были в посёлке строителей-газовиков. Пейзаж по-армейски скуп. Чистота без излишеств. Щитовые дома соблюдают равнение как солдаты на парадном плацу. Ни деревьев тебе, ни клумб. То же и в комнате на столе: хлеб, колбаса, сало. На горячее яичница с помидорами плюс деревянный флакон с приправой для водки. Капнешь пару капель в рюмаху и, как анонсировал Стефан, «будет на выходе благородный напиток с градусом».

Тут я и вспомнил про масло. У нас ведь, в посёлке Розовом, на подвой из шиповника прививали казанлыкскую розу. А Христо как раз родом оттуда.

Взял и спросил. Тот, не вставая, посунулся влево, выдвинул из-под кровати встроенный ящик, зашарил рукой. Судя по звукам, там этого добра было навалом.

— Вот! — произнёс он, ставя передо мной столь же вычурный деревянный флакон, — можешь жене подарить.

— Обойдётся, — проворчал я и как шахматную фигуру, двинул стопарь к центру стола, — лучше бухни сюда пару капель.

У болгар и глаза на лоб.

— Ты что⁈ — возмутился Стефан, — будет безвкусно!

— Ну, если безвкусно, бухни четыре, — парировал я и застыл в предвкушении.

— Так наливать? — переспроил Христо, скрутив деревянную крышку.

Я громко угукнул и согнутым указательным пальцем несколько раз клюнул пространство над строенным нимбом своего стопаря. А сам себе думаю: нездоровый какой-то ажиотаж, жалко им, что ли?

Христо и бухнул. Запахло одеколоном. Настолько противно и стойко, что «на здравие» оно не пошло. Я всасывал пойло, стараясь не поперхнуться. Кто ж знал, что приставка «без» у болгар заменяет «не»?

Они и отслеживали процесс округлившимися очами: от начала и до конца. Так увлеклись, что рюмки забыли поставить. А Шилов, который как истинный северянин, в розовом масле не разбирался, привычно принял на грудь, даже не осознав драматургию момента.

— Мислех, че ще повърнеш, — сказал ошарашенный Стефан.

— Он думал, что тебя вывернет, — перевёл для меня Христо.

— С чего? — буркнул я, отдышавшись и закусив.

— Да тоже по пьяному делу флакончики перепутал. И сразу не в то горло пошло. Ну, он-то случайно, а у тебя, что за причина?

Слово «причина» он произнёс как моя бабушка, через «ы». Я и расчувствовался. Рассказал мужикам о розовом мёде из детства. И запах, и вкус описал.

— Может быть так, — подумав, сказал Христо, — хоть сам я ничего такого не пробовал. Это (он кивнул на флакон) продукция парфюмерной промышленности. Кюспе, то есть, выжимки плюс химия на спирту. А настоящее малсло — аттар — идёт на военку и в космос. Из тонны розовых лепестков получается 700 грамм. Так что не знаю, как тот человек умудрился хоть каплю украсть. У нас это невозможно…

Собственно, всё. Мечта оказалась несбыточной. Думай теперь, кем был создатель поддельного мёда — гением или жуликом? И сколько бы заработало государство на пресном кукурузном сиропе, купив у него этот рецепт?

Да, чуть не забыл, смотрели футбол. Болгары ещё хоть как-то болели, а для меня он прошёл в фоновом режиме. Заруба за третье место в турнире молодёжных команд. Показывали второй тайм, где наши играли в меньшинстве. Удалили Геращенко. Состав — я тебе дам! — фамилий таких ни разу не слышал: Балтушникас, Шюгжда, какой-то, прости господи, Трендафилов. Естественно, продули по пеналям…

Отрубился я ближе к утру. Сон привиделся странный. Будто я, старый уже, собрался идти за пенсией. Шкандыляю к подземному переходу, а бабушка вслед от калитки:

— Сашка, убегай с прохвиля! Машина идёть! Булыжник из-под колёс по песику попадёт!

Какой нафиг булыжник? У нас на Железнодорожной давно уже хоть плохенький, но асфальт.

Что интересно, нога болела. Поэтому и проснулся. Так и есть, отлежал. Плюнул в жменю, под коленкой растёр — отошло. Вышел на полусогнутых в коридор, глянул в окошко: бабушка возле печки толкётся.

— Добро утро!

— Тю на тебя! Ты бы ещё после вужина такое сказал!

— Где все?

— Дед в поле поехал, на огород. А мама скоро придёт. Сказала, чтоб ты без её ведома никуда. Достань из колодезя молоко, хлеб на столе, позавтракаешь…

Не успел проглотить и куска, Витёк по нужде: