и в порожденном католицизмом чудовище – социализме» (стр. 389): «А потому князь Бисмарк вероятнее всего уже предрешил судьбу Франции. Францию ждет судьба Польши, политически жить она не будет – или не будет и Германии»… «Соединение же обоих врагов произойдет несомненно, только лишь падет политически Франция. Оба врага эти имеют с Францией всегда органическую связь. Католичество почти до последнего времени было единящей и существенной идеей ее. Социализм же и зародился в ней. Лишив Францию политической жизни, князь Бисмарк думает нанести удар и социализму. Социализм, как наследие католицизма и Франции, – ненавистен более всех истинному германцу, и простительно, что представители Германии думают с ним так легко справиться, уничтожив лишь политически Францию, как источник и начало его. Но вот что произойдет, по всей вероятности, если падет политически Франция: католичество потеряет свой меч и первый раз обратится к народу, которого оно презирало столько веков, заискивая у королей и императоров земных… Народу оно скажет, что все, что проповедует им социализм, проповедывал и Христос. Оно исказит и предаст им Христа еще раз, как предавало столько раз за земное владение, отстаивая права инквизиции, мучившей людей за свободу совести во имя любящего Христа, – Христа, дорожащего лишь свободно пришедшим учеником, а не купленным или напуганным».

Стр. 391: «…католичеству даже выгодна будет резня, кровь, грабеж и хотя бы даже антропофагия[204]… Я положительно удостоверяю, что картину эту уже прозирают очень и очень многие на Западе… Но… в одном ошибаются: в легкости победить и подавить этих двух страшных и уже соединенных врагов. Они надеются на силу обновленной Германии, протестантского и протестующего ее духа против древнего и нового Рима, начал и последствий его. Но не они остановят чудовище: остановит и победит его воссоединенный Восток и новое слово, которое он скажет человечеству…»

«Во всяком случае одно кажется ясным, именно: мы нужны Германии даже больше, чем думаем. И нужны мы ей не для минутного политического союза, а навечно. Идея воссоединенной Германии широка, величава и смотрит вглубь веков. Что Германии делить с нами? Объект ее – все западное человечество… а России она оставляет Восток. Два великих народа таким образом предназначены изменить лик мира сего. Это не затея ума или честолюбия: так сам мир слагается». В пользу этого Достоевский приводит высказывания германских газет о занятии русскими Константинополя, как о деле самом обыкновенном (это писалось в ноябре 1877 года).

Эту длинную цитату было бы полезно разобрать детально, как образец «пророчества» Достоевского. Странно, что фанатически ненавидя социализм, он даже не обмолвился, что новейший социализм, марксизм, в своем возникновении никакого отношения к Франции не имеет: удивительно, что не упомянул о «жиде» Марксе. Отмечу только, что такие консервативные деятели, как Бисмарк, Александр III совсем не послушали Достоевского. Бисмарк пытался бороться с социал-демократами в своей стране, а потом беседовал с Лассалем[205], ввел 8-часовой рабочий день и государственное страхование для рабочих, и германские рабочие оказались в лучшем положении, чем рабочие Франции и Англии. Александр III заступился за Францию и заключил франко-русский союз, в общем направленный против Германии; главные деятели социализма оказались антикатолическими (и антирелигиозными). А преемники Бисмарка, хотя и называли себя социалистами, были и против России, и против Франции, и против социализма, и против католичества. В отношении будущего прозорливее оказался человек, не претендующий на звание гуманиста: генерал Скобелев. Он тогда же высказал убеждение, что врагом России будут немцы, а не англичане; это выступление вызвало огромный скандал в высших сферах, среди которых было много немцев.

Прошло несколько лет. Европейская война не состоялась, и по случаю взятия Геок-Тепе Скобелевым, накануне смерти в январе 1881 года, Достоевский указывает, что путь русских – в Азию для заселения огромных пространств. «В Европе от одной тесноты заведется унизительный коммунизм, а у нас будет ширь и простор» (стр. 546). Но если в Западной Европе такая теснота, а у нас земли – сколько угодно, то не прилично ли было гуманисту последовать примеру прежних правителей и пригласить избыточное население селиться на наших русских просторах? Где только нет колоний иностранцев (преимущественно, немцев) в нашей стране?

7) «Кроткая». Непонятна мне личность Достоевского в целом, и, откровенно говоря, непонятно то огромное влияние, которое он, несомненно, оказал на иностранные народы. В частности говорят, что его повесть «Кроткую» особенно высоко ценил Эйнштейн; по-моему, в ней Достоевский исказил и испортил трогательнейшую реальную историю. Эта реальная история изложена самим Достоевским в «Дневнике писателя» (Собр. соч., 1958, том 10. Стр. 518–520).

В октябре 1876 года в петербургских газетах были заметки о самоубийстве приехавшей из Москвы швеи Марьи Борисовой. Она приехала, родственников в Петербурге не имела, жаловалась на недостаток заработка и выбросилась из окна мансарды шестиэтажного дома с образом Божьей Матери в руках, благословением ее родителей. Достоевский по этому поводу пишет: «Этот образ в руках – странная и неслыханная еще в самоубийстве черта! Это уже какое-то кроткое, смиренное самоубийство. Тут даже, видимо, не было никакого ропота или попрека: просто – стало нельзя жить, „бог не захотел“ и – умерла, помолившись». Повесть «Кроткая» была написана уже в ноябре того же года под очевидным впечатлением этого события, хотя в повесть вошли и замыслы более ранние, имевшие семилетнюю давность.

Достоевского считают великим знатоком человеческой души, кроме того, он был верующим, даже фанатическим православным христианином, и там, где его православие должно бы помочь ему понять печальную историю Борисовой, он ее не понял. Как известно, и православная, и католическая церковь считают самоубийство страшным смертным грехом, бунтом против Бога, и самоубийц не хоронят на кладбищах и не отпевают, даже молиться за них считается грехом, как за сознательных вероотступников (правда, истинно гуманный Лесков, кажется, в «Очарованном страннике» вывел скромного благочестивого священника, который все-таки молился за самоубийц и этим облегчал их участь). Но допускается и ряд исключений. Конечно, прежде всего героические самоубийства (Гастелло, Архип Осипов: «Больше сия любви никто же имать, да кто душу свою положит за други своя»), а кроме того три категории: 1) сумасшедшие, поэтому в начале XX века почти всех самоубийц хоронили как следует, просто по врачебному свидетельству о невменяемости; 2) когда самоубийство является единственным средством избежать мучительной казни и 3) когда женщина самоубийством спасает свою женскую честь. В этих трех случаях самоубийство считалось простительным. Вот случай Борисовой и подходит под третью категорию. Бедная девушка чувствовала, что под влиянием нужды, когда к ней начали заходить сводни, предлагая вступить на путь порока, она не сможет противиться