Двери лифта закрылись, и у Десейна сразу пересохло в горле. Он посмотрел на кремового цвета потолок кабинки, залитой молочным светом, и подумал: «Они, не колеблясь, пожертвовали Дженни. Станут ли они слишком заботиться о Бурдо? А если лифт разобьется?»

Послышалось гудение, и Десейн почувствовал, как лифт поднимается. Наконец двери открылись, и Бурдо вынес Десейна в коридор с такими же, как в лифте, кремовыми дверями и красного дерева дверью с табличкой «Изолированный бокс».

Они вошли. Это была просторная комната с тремя дверями и окнами, выходившими на черную битумную крышу. Положив Десейна на ближайшую к двери кровать, Бурдо сделал шаг назад.

– Кухня там, – произнес он, показывая на раздвижную дверь в конце комнаты. – Здесь ванная и туалет. – Бурдо кивнул на дверь, расположенную поблизости от кровати, на которой лежал Десейн.

Справа находились еще две двери.

– Они ведут в гардеробную и в лабораторию, – пояснил Бурдо. – Вы так все хотели, доктор?

– Все, как надо, – ответил Десейн.

Улыбнувшись, он рассказал, что и как будет есть.

– Консервированная еда, сэр? – удивился Бурдо.

– Я знаю, что отнимаю ваше время и силы, но вы были когда-то таким же, как и я. Полагаю, вы мне сочувствуете. Подсознательно. Я на это тоже рассчитываю.

– Доктор Пиаже хочет, чтобы я это делал? – спросил Бурдо. – Просто брал с полок первую попавшуюся банку?

– Да.

– Все это похоже на сумасшествие, сэр, но я согласен на это. – Бормоча что-то под нос, он вышел из комнаты.

Десейну удалось забраться под одеяло, после чего он долго лежал, восстанавливая силы. Над крышей, на фоне безоблачного неба, высились кроны вечнозеленых деревьев. В комнате царило ощущение покоя. Десейн глубоко вздохнул. Был ли он здесь в полной безопасности? Все-таки это убежище выбрал для него сантарогиец, хотя и конфликтующий с собственными установками.

Впервые за несколько дней Десейн почувствовал, что может расслабиться. Жуткая усталость навалилась на него.

Откуда у него эта неестественная слабость?

Скорее всего, это не просто реакция на полученные ожоги. Травмированы были его душа, все существо. Из неведомого центра поступила общая команда всем мышцам: они обязаны были находиться в полном покое.

Десейн закрыл глаза.

В черноте, разверзшейся за закрытыми веками, Десейн увидел себя скорчившимся в позе эмбриона. Он понял, что не имеет права двигаться. Движение вызовет катастрофу, более ужасную, чем смерть.

Его тело начало трясти, и он с трудом смог совладать с дрожанием ног и рук, с клацаньем зубов. Приказал себе лежать спокойно и, открыв глаза, принялся рассматривать потолок.

Это реакция на Джаспер, сказал себе Десейн.

По комнате распространился его запах. До боли знакомый аромат терзал ноздри. Десейн принюхался, пытаясь определить источник запаха, и взгляд его упал на полуоткрытый ящик металлического шкафчика, стоявшего возле кровати. Протянув руку, он выдвинул ящик и, перевалившись на бок, заглянул внутрь.

Ящик был пуст.

Совершенно очевидно, что Джаспер находился в этом ящике, причем совсем недавно.

Десейн оглядел комнату. Изолированный бокс, как сказал Пиаже. Изолированный от кого? Для чего?

Усталость навалилась на Десейна, и он почувствовал, что зеленые глубины забытья вот-вот поглотят его. Отчаянным усилием воли он удержал глаза открытыми.

Где-то далеко застонало скорчившееся, съежившееся «я» Десейна.

Безликие боги ухмыльнулись.

Входная дверь открылась.

Десейн лежал, не шевелясь, из опасения, что, стоит ему лишь слегка повернуть голову, как его лицо утонет в поднимающемся из глубин его сознания океане забытья…

В поле его зрения появился Пиаже. Доктор приподнял верхнее веко Десейна, внимательно посмотрел на глаз.

– Черт побери, но вы все еще боретесь, – сказал он.

– С чем? – прошептал Десейн.

– Я был совершенно уверен, что, коли вы истратили так много энергии, то должны обязательно вырубиться. Вам нужно поесть и как можно скорее.

Хорошо, что боль, словно некая пустота внутри, помогает отбиваться от наступающих зеленых волн. И Десейн держался за боль, как за спасительную соломинку.

– Вот что я вам скажу, – усмехнулся Пиаже, удалившийся из зоны видимости. – Я здесь посижу и подожду, пока Уин вернется, и вы наконец отправите что-нибудь в свою пасть безумца. Я к вам не прикоснусь и никому не позволю прикоснуться. Ваши повязки подождут. Более всего важно для вас – отдохнуть. Поэтому, если можете, поспите. Прекратите бороться.

Сон! С какой радостью его усталость восприняла этот совет!

Но все-таки, с чем бороться?

Десейн вновь попытался правильно сформулировать вопрос, но сил у него не хватило. Вся энергия ушла на то, чтобы хоть как-то поддерживать жизнь в крошечном ядре бодрствующего сознания, которое сконцентрировало свое внимание на кремового цвета потолке.

– А боретесь вы, – Пиаже заговорил спокойным, рассудительным тоном, – с необходимостью выбраться из болота. Вам нравится грязь, которая вас облепила. И это заставляет меня поверить в то, что ваша версия содержит в себе зерно правды – что мы по-прежнему несем на себе некое родимое пятно природной агрессивности, причем там, где нам это незаметно самим.

Голос Пиаже гипнотизировал. Обрывки его фраз проникали в сознание Десейна – не смыслом, а звуком и ритмом:

– …эксперименты по одомашниванию… выведение из состояния пост-стабильности, из зафиксированного положения… …должен каждый раз актуализировать ощущение собственной идентичности…

– …ничего нового; человечество находится в состоянии перманентного кризиса…

– …особый тип религиозного опыта – создание нового ордена теоботаников…

– …не убегать от жизни и ощущения полноты бытия…

– …искать общество, изменяющееся неторопливо, под воздействием совокупной силы коллективного желания…

Один из безликих богов громоподобно прошептал, и шепот этот молнией проник в череп Десейна:

– Решил я явить тебе заповедь свою, и она гласит: бедняк не может позволить себе иметь принципы, а богачу они не нужны.

Десейн лежал в полной тишине, словно окутанный ватой. Им безраздельно владел страх – он боялся пошевелить даже пальцем. Десейн чувствовал, что где-то там, далеко внизу простирается необъятный мир; он же, практически лишенный возможности двигаться, находится высоко над ним. Нечто очень знакомое позвало его, поманило. Десейн внутренне потянулся к источнику зова, но тут же отпрянул. Место, откуда звучал призыв, клубилось чудовищами: лицемерие, ложь, притворство в самых причудливых формах населяло его. Да, он вполне мог бы там жить, приспособиться и быть счастливым, осуществиться как личность. Но это был мир суррогатов – успокаивающих, умасливающих, но – лживых.