объективным, как в той воздержности суждений о таких лицах, относительно которых симпатии и антипатии у западных историков высказываются с поразительною откровенностью[548]. Вы никогда не увидите ясно выраженных симпатий и антипатий историка в труде Гизелера. Со стороны своей редкой у историков объективности труд Гизелера служит превосходным пополнением труда Неандерова. Шафф замечает: субъективность Неандера (т. е. историческая осмысленность фактов) и объективность Гизелера (т. е. фактическое богатство его труда), текст первого и примечания второго прекрасно восполняют одно другое, и оба они по своим исключительным достоинствам на долгое время останутся важнейшими авторитетами в науке: Гизелер со стороны критического выбора из источников, а Неандер со стороны понимания и переработки источников[549]. В последнее время трудом в роде Гизелерова ознаменовал себя Дерптский проф. Куртц, трудом, который особенно полюбился нашей русской ученой богословской средой. Куртц, впрочем, менее сжат и сух, чем Гизелер.

Но продолжаем рассмотрение «введения» в историю Гизелера. Наше внимание здесь останавливает на себе еще его суждение касательно распорядка материалов в церковной истории. Гизелер в течение всей церковной истории до настоящего времени допускает четыре периода, но как вести дело при изложении каждого периода? «Содержание каждого периода, говорит Гизелер, можно излагать или хронологически или распределивши материалы по искусственно составленным рубрикам (в роде рубрик-иерархия, богословские споры, ереси и пр.). Оба приема, замечает Гизелер, усвояемые односторонне, имеют свои выгоды и невыгоды: при хронологическом изложении материалов однородное часто слишком далеко отставляется одно от другого и цепь исторического развития разрушается; при изложении же материалов по искусственно составленным рубрикам выходит то неудобство, что затемняется представление о том взаимодействии, в каком находятся предметы, излагаемые под одной рубрикой, с предметами, излагаемыми под другой (напр., влияние иерархии на духовное просвещение, этого последнего на догматику и т. д.), да и составить себе отчетливое понятие о целом состоянии церкви данного времени бывает при этом затруднительно. Должно, рассуждает Гизелер, заботиться о том, чтобы сколько возможно соединить выгоды обоих приемов и избегать их недостатков»[550]. Эти замечания Гизелера, сами по себе очень простые, о трудности целесообразного распределения материалов в церковной истории, вполне справедливы; история имеет дело со слишком громоздким и разнообразным материалом и потому не может излагать его с такою систематичностью, какая возможна в науках теоретических, напр. в философии и спекулятивном богословии. Выход из трудности, какой находит Гизелер при самом выполнении своего труда, нельзя назвать счастливым. Он делит каждый период на мелкие отделы, в хронологическом отношении, и в каждом повторяет обозрение иерархии, ересей и пр., но с этим приемом он вынуждается крайне часто говорить об одних и тех же материях, и его история почти походит на историю нашего Иннокентия, в которой церковно-исторические предметы рассматриваются по векам. Однако же в распределении материалов у Гизелера некоторые немецкие ученые находят своего рода достоинства. Так автор статьи о Гизелере в «Энциклопедии» Герцога раскрывает мысль, что Гизелер в указанном отношении выше Неандера. Именно, Неандер во всех частях своей истории без всяких перемен повторяет однажды принятые рубрики: распространение христианства, устройство, культ, нравы, учение, не обращая внимания на то какая из этих сторон в данную эпоху имеет преимущественное значение в сравнении с прочими, Гизелер же не делает так: он при распределении материалов принимает во внимание особый образ данного времени и разделение и распределение исторического материала у него условливается характером самой истории[551].

Наконец, сделаем упоминание о тоне, в каком, по Гизелеру, должно вестись изложение церковной истории. «Изложение церковно-исторических предметов, говорит он, должно быть достойно своего дела. Явления в сфере церковной постоянно затрагивают наше религиозно-нравственное чувство. Они должны возбуждать в нас удивление, когда в них отпечатлевается нравственное величие, — сожаление, если они свидетельствуют о заблуждении, — и негодование, если, они дают знать о безнравственных намерениях и стремлениях, но никогда не должны давать предмета для насмешки»[552]. В своей истории Гизелер руководится этим своим правилом, но в такой мере осторожно, что его удивление нисколько не передается читателю, его сожаления не находят отклика в нашем сердце, его негодование не проникает в нашу душу. Историк этот пишет свою историю с таким бесстрастием, что из-за ученого в Гизелере никто не рассмотрит человека. И история его, если очень много дает для мысли и познания, то, кажется, ровно ничего для сердца. Один современный историк говорит о Гизелере: «Неандер живет в своих героях, с ними мыслит, чувствует, действует и страдает, Гизелер же смотрит на все в истории как на что-то внешнее для него, без любви и ненависти, без симпатии и антипатии[553]. Слог Гизелера простой, ясный, чужд всякой искусственности и художественных красот[554].

От рассмотрения церковной истории Гизелера переходим к характеристике другого замечательного по своим достоинствам церковно-исторического труда Иенского профессора Карла Газе (Hase (†), каковой труд издан тоже в форме учебника. Lehrbuch Газе принадлежит к наиболее любимым немецкою учащею и учащеюся средой богословов. Это сочинение имело целый ряд изданий (в первый раз издано в 1834 г.). У нас под руками 8-е издание этого курса, от 1858 г., но всего этот курс имел более десяти изданий. Учебник Газе заключается в одном, правда очень компактном, томе. Чем же замечателен труд Газе? Труд Газе в своем роде не менее замечателен, как и труд Гизелера. Как Гизелер поставляет своею задачею под строкой, в примечаниях передать все главнейшие факты церковной истории, так Газе возможно большее количество фактов хочет передать в связном рассказе в самом тексте сочинения. Главною заботою автора при этом было то, чтобы в его изложении каждая эпоха представлена была с полнейшей объективностью: труд покоится на строго-фактическом основании, и автор говорит только фактами, извлеченными из источников. Сам Газе заявляет, что его намерение состоит в том, чтобы вместо общего и неопределенного, что доселе обыкновенно имело место в учебниках, характеризовать данное время чрез индивидуальное и самое выразительное в каждой эпохе; даже когда необходимо бывает прибегать к общим чертам, и тогда должно просвечивать индивидуальное данного времени[555]. В этом отношении Газе до известной степени идет по следам Неандера; как Неандер в основу своих исторических исследований всегда кладет биографию, так и Газе всегда хочет знакомить читателя с данным временем чрез представление жизни отдельных лиц, замечательнейших выразителей стремлений церкви того времени. Но это делается в самых сжатых, обдуманных чертах, предмет изображается с немногих наиболее типичных сторон. До какой степени все размерено, взвешено в его истории, об этом лучше всего могут свидетельствовать следующие слова самого Газе: в «предисловии» к 8-му изданию приведши