Немецкий издатель книги (Кöhlег) так мотивирует издание посмертного сочинения Гассе: «кто знает по собственному наблюдению, как бездушно учащиеся большею частью занимаются теперь церковною историей, как часто они смотрят на церковную историю только как не лишенный всякой внутренней связи и жизни агрегат фактов, знание которых нужно только запечатлеть в памяти, как они нередко вовсе не сознают, что в истории церкви под влиянием божественных и человеческих факторов представляется процесс, выходящий от определенного исходного пункта и направляющийся к определенной цели, тот с радостью встретит «руководство к церковной истории для учащихся», которое, подобно предлагаемому, поставляет своею нарочитою задачею раскрыть идеи, приходящие к обнаружению в истории; он с радостью будет приветствовать его даже в том случае, если усмотрит, что автор иногда слишком далеко заходит в систематизации и схематизировании»[570]. Это, указанное издателем, качество — систематичность и логическая законченность — действительно присуще книге Гассе и дает ей почетное место в ряду прочих немецких руководств по церковной истории. Изучающий церковную историю Гассе, не просто изучает факты истории, но знакомится с ходом, движением истории, научается судить о фактах и оценивать их значение. Издатель затем прибавляет, что он предпринимает это издание не на основании записок слушателей Гассе, а на основании подлинной рукописи этого профессора, чем гарантируется, что издаваемый курс действительно передает мысли, суждения и научные результаты Гассе с верностью и точностью[571].

Гассе был гегельянец, хотя и не слепой приверженец этой философии[572]. Гегельянство довольно ясно проглядывает и в самой церковной истории его. Достаточно прочесть его суждения о периодах, на которые делится история, и о характере этих периодов, чтобы увидеть, что Гегель положил на Гассе сильную печать своего влияния. Гассе говорит: «на периоды церковной истории должно смотреть, как на такие пространства времени, в которых закончился ряд фактов, т. е. в которых выразилась известная форма обнаружения царства Божия в видимой церкви. Такими формами обнаружения представляются исторически реализовавшиеся: 1) простое бытие церкви, заключенное в самом себе, 2) выступление её вовне, в противоположность или в мир, и 3) вследствие этого необходимый возврат в себя. И действительно, сначала утверждается церковь без всякого отношения к миру, в непосредственном осуществлении своей идеи, как особое общество само для себя. Но после того, как она таким образом достаточно укрепилась, она стала стремиться проникнуть в мир, вступила в него, и чем дальше, тем больше сбрасывала с себя первоначальную замкнутость, так что она все более терялась во внешности, и наконец царство Божие грозило сделаться царством мира сего. Чрез реформацию она хотела спасти себя от этого обмирщения и снова возвратиться к самой себе, однако же, не прерывая союза с миром, а сделав его своим телом, она стремилась стать его душой. По этим трем главным ступеням развития история разделяется на древний, средний и новый периоды»[573]. В этих категориях Гассе, под которыми у него понимается ход развития церкви, для каждого, хотя немного знакомого с философией Гегеля, легко заметить отражение философии Гегеля. Гассе переводит на язык церковной истории гегелевские представления о бытии «идеи» самой в себе, о переходе идеи в инобытие, представления, которые кроме прочих сочинений Гегеля, можно находить в его «Логике». Нужно, впрочем, сказать, что Гегель помог Гассе отнестись к истории церкви с большею сознательностью, чем как это было у других историков. Во всяком случае он заставил историка не просто написать историю, но и тщательно вдуматься в нее.

Общие достоинства церковной истории Гассе справедливо указывает русский переводчик в следующих словах: «в содержании верность и полнота фактов, в построении систематичность и стройность, в изложении точность, сила выражений, сжатость, хотя иногда доходящая до своеобразности, но не до темноты, в направлении большею частью беспристрастие. Наконец образовательное значение сочинения не малое: обогащая читателя сведениями не только церковно-историческими, но и другими, находящимися с ними в связи, оно вместе с тем может пробуждать и развивать мысль»[574].

Что касается русского перевода церковной истории Гассе, то о нем нужно сделать следующие замечания. Издатель избрал для перевода книгу мало пригодную для русских читателей. У нас наука церковно-историческая находится еще на очень невысокой ступени развития. Поэтому, такой содержательный труд, как Гассе, подавляет читателя богатством сведений: он, читатель, с трудом может ориентироваться в массе сведений. Изобилие сведений с непривычки ему должно казаться бременем, ведущим за собой утомление и скуку. Общее построение книги, рассчитанное на академического слушателя в Германии, нам еще далеко не под силу. От этого, может быть, книга встречена равнодушно на Руси и перевод не мог быть доведен до конца. Переводчик иногда делает совершенно уместные изменения и пополнения в русском переводе. Нельзя того же сказать о пропусках, какие иногда он позволяет себе. Так, он опускает замечания, какие делает Гассе, относительно сочинений известных с именем Дионисия Ареопагита, признавая эти замечания «немеющими основательности»[575]. Нам кажется излишним пуризмом опускать все замечания Гассе по указанному вопросу. Пожалуй можно было опустить мысль этого историка, что сочинения, известные с именем Ареопагита, составлены под влиянием неоплатонизма, так как эта мысль не имеет права гражданства в нашей богословской литературе, но к чему было опускать другие замечания Гассе по тому же поводу, которые, кажется, можно было бы удержать в переводе без всяких колебаний и опасений, например, замечания о том, что эти сочинения быстро достигли высокого уважения в церкви, что они с несомненностью сделались известны в истории во время момофизитских споров начала VI века и пр.[576] Перевод издателя не всегда удовлетворителен, он тяжел и изпещрен словами и оборотами, несвойственными русскому языку. Отчего это произошло, наш издатель сам разъясняет, когда говорит: «чтобы соблюсти колорит и оборот мысли подлинника, иногда приходилось жертвовать чистотой русского языка; чтобы в точности передать мысль и фразу автора приходилось употреблять слова и фразы, не получившие у нас общего гражданства в книгах»[577]. Перевод, как мы приметили, по местам даже совсем неточен и неправилен. Напр., в одном месте перевода читаем при изложении состояния нравственности пред временами реформации: «не загробную жизнь хотели завоевать, но здешнюю жизнь должны были развивать и совершенствовать»[578]. На основании этих слов можно приходить к мысли, что люди пред временами реформации совсем забыли о загробной жизни, вычеркнув ее из числа предметов своих главных забот.