сферах именовали киническим импульсом. Здесь искусство врачевания еще стоит под сознательным контролем общества, которое, в свою очередь, овладевает искусством держать под контролем власть врачевателя. Однако над этой народной медицинской традицией проходит древняя линия господской медицины, которая с незапамятных времен умела уклоняться от контроля за врачебными гонорарами снизу. Она всегда предпочитала выплату гонорара в случае заболевания и тем самым создавала мощный рычаг для оказания нажима на пациента, для вымогательства. Безусловно, это открывало и продуктивную перспективу. А именно: свобода медицины – там, где она существует, – основывается не в последнюю очередь на экономической независимости врачей, которая умело обеспечивалась их диктатом в вопросах, касающихся гонорара. (По этой причине существует параллель между греческой медициной и римским правом, а именно принцип частной консультации и оплаты в каждом отдельном случае, что опирается на представление о «договоре об оказании услуг».)

2. Воле к жизни, важному фактору всякого лечения, в случае «серьезных» заболеваний грозит опасность, исходящая от сомнений в собственных силах. Там, где тенденция к жизни борется с тенденцией к смерти, больной нуждается в союзнике, безусловно и несомненно выступающем на стороне жизни. Так больной проецирует способности собственного тела к самоисцелению на врача, который может лучше мобилизовать и усилить эти способности, чем это в состоянии сделать в одиночку ослабленный и испытывающий страх больной. В кризисном состоянии пациент, который может верить в сконцентрированную в своем врачевателе собственную волю к жизни, имеет решительное преимущество по сравнению с тем, кто в одиночку борется одновременно и с болезнью, и с сомнениями. Больной, который может довериться врачу, при этой драме передает всю свою силу в руки того, кто его лечит. Вероятно, такой угол зрения на проблему отчасти проясняет совершенно удивительные успехи древней знахарской медицины, например шаманизма. В ходе магического исцеляющего ритуала шаман извлекает из больного тела «зло», например, в форме умело подсунутого чужеродного предмета – какого-нибудь червя, личинки, иглы. Такие извлечения, – часто предпринимаемые тогда, когда наступает пик кризиса, – в успешных случаях оказываются переломным пунктом, на котором процессы самоисцеления одерживают верх; это в некотором роде внешние инсценировки внутренних энергетических драм. По сей день врач обретает благодаря этим и подобным им механизмам свой магический статус – в той мере, в какой уже по его внешнему виду невозможно заметить деморализацию и цинический технократический подход к телу, – каковой, впрочем, встречается все чаще. Желать полностью отнять у врача эти магические функции – значит свести на нет всю господствующую систему медицины. Есть ли какие-то благие основания и для таких радикальных требований – это уже тема для дискуссий в газетах. Ведь чем невероятнее будет воплощен в сегодняшних врачах их «секретный союз с жизнью» и врачующий магический мотив, тем более сильный импульс для размышлений и для поисков путей самопомощи получит больной. Если бы мы только узнали, как функционирует основанная на внушениях часть лечения, то постепенно пришло бы время, когда мы научились бы возвращать проекции воли к жизни на внешний мир туда, откуда они исходят, – во внутренний мир самого пациента. Здесь бы открылось широкое поле альтернативного врачевания.

3. Своей вершины власть врача достигала тогда, когда он обретал власть над телом правителя. Если заболевал правитель, то de facto в этот момент правил придворный врач – через «тело власти». Способность лечить правителей поднимало искусство врачевания на уровень начальствующей медицины. Поэтому начальствующая медицина является медициной Господина. Тот, кто лечит власть имущих, сам становится центральным носителем власти. В древних теократиях и при власти священников-королей эта связь была еще более непосредственной – в силу того, что правитель и врачеватель объединялись в одном лице. Позднее фигура начальствующего врачевателя обособляется от фигуры правителя, и это происходит, пожалуй, в той мере, в какой искусство врачевания превращается в искусство, ядром которого становится техника и опыт, – в искусство, которое позволяет себя отделить от магических манипуляций. Немецкое слово «врач» (Arzt), как сообщает нам толковый словарь немецкого языка «Duden», восходит к греческому слову, обозначавшему главного медика, – arch-iatros, архиатр, «главный врач». Так звучал титул придворного врача античных правителей – первые достоверные сведения о существовании такой должности относятся к государству Селевкидов. Через римских врачей это слово перешло ко двору Меровингов. Затем этот титул, употреблявшийся при дворах королей, превратился в звание личных врачей важных духовных и светских особ, а в староверхненемецкие времена стал общим названием профессии. В этом изменении значения слова примечателен прежде всего тот факт, что титул врача вытеснил старое обозначение врачевателя – тот раньше назывался lachi, что в буквальном переводе означало «знахарь», «лечащий заговором». Изменение слова означало и изменение практики: квазирациональная господская медицина начинает вытеснять магическую народную медицину. На размышления в том же духе наводит и комментарий в словаре «Duden», в котором отмечается, что слово «Arzt» так и не стало «народным», зато таким стало слово «Doktor», которое с XV века было уже у всех на устах. «Доктор» – как ученый «заклинатель» болезней – по сей день вызывает большее доверие, чем «архиатр» – наделенный властью медик. Действительно, существует определенный род медицины, который с незапамятных времен опознается как сомнительная тень власти.

Медицинский кинизм начинается в тот момент, когда врачеватель, выступающий в роли борца, принявшего сторону жизни, фривольно-реалистически использует свое знание о теле и смерти против заблуждений больных и власть имущих. Часто врачу приходится иметь дело не с роковыми страданиями, а с последствиями незнания, легкомыслия, зазнайства, телесной идиотии, «глупости» и неправильного образа жизни. В борьбе против этого рода зла врачу может помочь то, что он на короткой ноге со смертью. Нигде этот аспект не представлен лучше, чем в истории Иоганна Петера Гебеля, озаглавленной «Излеченный пациент»; этому пациенту, богатому амстердамскому буржуа, страдающему от переедания, умный доктор дал такой совет, в сравнении с которым бледнеет грубость киника. Поскольку люди богатые страдают от болезней, «о которых, слава Богу, люди бедные и не ведают», этот доктор измыслил особую форму терапии («погоди, уж я тебя быстренько вылечу») и написал ему следующее письмо, которое заслуживает того, чтобы привести его в качестве образца:

Добрый друг, Ваше состояние скверное, однако Вам можно будет помочь, если Вы последуете моему совету. У Вас – злая тварь в животе, огромный червь с семью пастями. С этим червем я должен говорить сам, и он должен выйти ко мне. Но, во-первых, Вам нельзя ездить в коляске или верхом на лошади, можно только ходить на своих двоих, иначе Вы растрясете червя, и он откусит вам все внутренности, раздерет все кишки разом. Во-вторых, Вы не должны есть больше, чем