сознательно формирует отсталое сознание: заговорчищески подмигивая, она преподносит как-бы-запретное, чтобы сломать табу на него фальшиво-просветительским жестом. Цинизм нашей «прессы про груди и бедра» заключается отнюдь не в том, что она выставляет на всеобщее обозрение более или менее симпатичных женщин, а в том, что она таким образом незаметно и ненавязчиво восстанавливает давно преодоленное представление об отношениях полов в обществе и, все прекрасно осознавая, занимается утонченным оглуплением. По этой причине кинический, просветительский и реалистический порыв проявляется в деятельности некоторых феминистских групп, которые во время своих публичных манифестаций бьют витрины лавок, торгующих порнографией.

Позднебуржуазная порнография служит в капиталистическом обществе для того, чтобы сформировать структуру шизоидной, обманутой своей собственной эпохой жизни, которая может быть выражена формулой «Не сейчас, как-нибудь в следующий раз». Она выдает изначальное, данное и само собой разумеющееся за далекую цель, за утопическое сексуальное очарование. Красота тела, которая в платонизме указывала душе путь к наивысшему познанию истины в душевном порыве, служит в современной порнографии для закрепления того безлюбия, которому в нашем мире дана власть определять, что является реальностью, а что – нет.

4. Медицинский цинизм

У врача – два врага: мертвые да здоровые.

Народная поговорка

В каждой культуре существуют группы людей, которые, в силу своих профессиональных задач, призваны развивать в себе навыки реалистического обхождения с умирающими и убитыми телами: солдаты, палачи, священники. Однако наиболее основательный реализм по отношению к смерти складывается во врачебной практике – здесь формируется сознание смерти, которое в техническом отношении ближе, чем любое другое, постигает хрупкость и уязвимость тела, открывая, что процесс функционирования нашего организма – не столь важно, как его называть: здоровьем, болезнью или старением, – есть процесс движения к смерти. Только мясник обладает сравнимым и столь же укорененным в рутине ремесла знанием о материальной, телесной стороне нашей смерти. Медицинский материализм способен затмить даже материализм философский. Труп поэтому поистине наилучший наставник в области интегрального материализма. Чтобы, не будучи профессионалом, оказаться на уровне медицинского реализма по отношению к смерти, следует запастись изрядной долей сарказма, черного юмора и романтического задора, а также научиться не испытывать страха перед философским анатомическим театром, в котором выставлены на обозрение разного рода трупы. С обнаженными нервами испытать шок вскрытия трупа – только это и позволяет постичь смерть «во всей ее наготе». Анатомическому взгляду, «более циничному», чем любой другой, открывается вторая обнаженность нашего тела – та, в которой предстают на столе хирурга во время вскрытия органы тела в их «окончательном» бесстыдстве и полной неприкрытости. И трупы с давних пор тоже не чужды соблазна устроить шоу – в анатомическом театре, где выставлен напоказ нудизм смерти, экзистенциалистские ночные сцены в манере Калло. Трупы вызывают архаическое, смешанное со скрытым ужасом неудержимое желание разглядывать их – как то доказывают публичные казни прошлого, кремации в присутствии наблюдателей, некогда существовавшая разновидность романтизма, которая заставляла его приверженцев посещать анатомические театры, а также грандиозные публичные прощания с «политическими» трупами.

Сегодняшний кризис медицины отчасти вызван и тем, что она (и тем, как она) отказалась от своей некогда существовавшей связи со священниками, вступив с тех пор в весьма запутанные и неоднозначные отношения со смертью. В «борьбе между жизнью и смертью» священники и врачи оказались по разные стороны баррикад. Только священник способен, не становясь циничным, кинически свободно глядя на реальное положение дел, выступать на стороне смерти, потому что в ныне живых религиях и космологиях смерть считается само собой разумеющейся платой за жизнь и необходимой фазой великого порядка, с которым всегда умело «конспиративно» связывать себя знание священника. Священника ничуть не смущала ни смертность человека вообще, ни агония отдельных людей. И в том и в другом случае имеет место действие реальности высшего порядка, не зависящей от нашей воли. Совсем иначе смотрел на это врач. Врачом является тот, кто принимает в этой борьбе сторону жизни. Из этого безусловного выбора вытекает весь медицинский идеализм, который сегодня в предельно цинических запутанных коллизиях доходит до абсурдной борьбы медицины за жизнь уже давно распавшихся, обреченных на смерть тел. Врач принимает сторону живого тела в его борьбе с трупом. Поскольку же живое тело – это источник всей силы и власти, тот, кто помогает телу, сам становится своего рода властителем, поскольку оказывается причастным к главной распорядительной власти, являющейся прерогативой правителей, – к власти распоряжаться жизнью и смертью других. В результате врач оказывается в двойственном, промежуточном положении: с одной стороны, он «абсолютный» приверженец партии жизни; с другой же – он причастен к власти, принадлежащей правителям, – к власти над жизнью. Тем самым подготовлена сцена, на которой может выступить медицинский цинизм. В самом деле, почему бы студентам-медикам не поиграть в коридоре института анатомии в кегли, катая черепа? На нас не произвело особого впечатления то, что наш учитель биологии, принеся в класс скелет для демонстрации на уроке, щелкнул его челюстями и пояснил: «Велика важность, все равно это был всего лишь преступник». Мне бы очень хотелось, чтобы весь медицинский цинизм можно было рассматривать, подобно приведенным примерам, как разновидность черного юмора. Однако поскольку медицина по большей части причастна к отправлению власти и поскольку власть в философском отношении может быть прямо определена через неспособность к юмору, медицина с ее циническим направлением не имеет ничего общего с тем, что претендовало бы на юмор.

Вся сила и власть исходят от тела, как было сказано выше. Насколько это верно по отношению к врачебной власти? Возможны три ответа на этот вопрос.

1. Работа врача основывается на его союзе с естественными тенденциями жизни к самоинтеграции и защите от боли. При этом у него два союзника: воля к жизни и средства врачебного искусства. Если он умеет хорошо использовать и то и другое, он вправе назвать себя врачом по призванию. Власть врача легитимирует и утверждает себя эффективностью витальных внушений (каковы бы они ни были) и практических лечебных мер (лекарство, вмешательство, применение диет). Здоровое общество определяется прежде всего по тому, как оно вознаграждает своих помощников и как оно включает их в свои социальные структуры. К числу самых глубоких идей древней китайской народной медицины принадлежал обычай платить лекарю, пока здоров, и прекращать платить с началом болезни. Этот порядок умно препятствовал отделению власти врача от жизненных интересов общества. Но прежде всего для нас важно то, что китайский пример взят из народной медицинской традиции. Ведь именно она воплощает в вещах, относящихся к медицинской сфере, то, что мы в остальных ценностных