стоял у окна, когда та шикарная «Вольво» увозила тебя от Максимовых. Я думал, что он всерьез заплачет, Лев. Даже скорее от счастья, чем от того, что Полонский взял тебя с собой, а на него не взглянул лишний раз, едва поздоровался. — Сизый поднял брови, припоминая. — Я думал тогда, это у него от зависти. Теперь понимаю, он просто увидел чудо, которого ждал. Стоял там, как Муму, которую Герасим вышвырнул из лодки, и радовался. Только струйки для полного сходства не хватало. Он сегодня утром с таким же видом по управлению за Моховым бегал.

— Зачем еще?

— Когда Полонский не явился утром на допрос, там такое началось. Мохов рвал и метал. Юристы же его подъехали вовремя, состряпали что-то про отсрочку, про самочувствие… Товарищ капитан кричал и потел, не знал, как ущемленное свое достоинство успокоить. А тут Милованов под ногами крутится с расспросами своими фанатскими. Смертник, что сказать. Ни о карьере, ни о здоровье не думает. — Витя усмехнулся. — Не дождался своего кумира у порога, сунулся с вопросами. Мохов орал, стены тряслись. Что плевать таким, как Полонский, на всех, кроме себя, что уйдет он и ни о ком не вспомнит, и люди для него так, грязь под ногтями. И прочее, и прочее. Мне потом уже некогда слушать стало, я в участок поехал.

— Видишь, как выходит, — кивнул Гуров. — Себя Милованов не жалеет. А за Полонского оказался способен убить. Если к мумиям он непричастен, то сверка отпечатков покажет точно, убил он Сифонова или нет. Я и на суд приехать могу. Там и увидимся.

Солнце клонилось к закату. Тени стали длиннее, а свет оранжевым и окрашивал теперь прощальным огнем и асфальт, и деревья, и людей. Летние сумерки долги, а прощаться не хотелось, как оставлять хорошего парня Витю один на один с такой прорвой новой информации о старых знакомых. И Гуров, решив, что Аджей спрятан надежнее некуда, а Милованов до конца фестиваля из города точно никуда не денется, предложил:

— Виктор Степанович, позвольте официально поблагодарить вас за содействие следствию. А также пригласить на натуральный кофе, с тортом и пирожными, в обществе приятной пожилой дамы. И попрощаемся, как следует, и топор войны между тобой и Молотовой зароем. Что скажешь?

Виктор Степанович, человек вдумчивый, солидно покачал головой, взвешивая за и против. И согласился, при условии, что торт будет шоколадным. Милейшую Капитолину Сергеевну о скором визите они уведомили звонком и, попросив не беспокоиться, вернулись к машине.

Сами выбрали торт и пирожные, и даже кофе принесли с собой, так что примирение участкового Сизого и гражданки Молотовой проходило в атмосфере по-домашнему уютной. Гуров время от времени поглядывал на телефон, но называл себя параноиком и возвращался к обществу. Полонский к мирной жизни, в которой не нужно пробивать стены лбом, существо, конечно, мало приспособленное. Но ведь не ребенок он, в самом деле. Что может случиться со взрослым мужиком, запертым в квартире с железной дверью и решетками на окнах? Он, Гуров, сделал все что мог — да он о Маше, если здраво рассудить, позаботился хуже. Рано утром они вызовут такси и поедут в аэропорт. И пока Виктор утрясает дело и оформляет его официально, пока оно дойдет до суда, Аджей отдохнет, успокоится и перестанет видеть во всех вокруг врагов. Зачем Гурову это нужно? Да затем же, для чего он поехал в Онейск по звонку пожилой наставницы супруги, встревоженной хулиганскими выходками молодняка под своими окнами. Просто человеком нужно быть. Тогда и жизнь будет лучше, и слова о вере в справедливость смех вызывать перестанут.

Они расстались уже в сумерках, сиреневых, бархатных. Гуров был приятно удивлен и удовлетворен вечером, поведение Вити его не разочаровало. Участковый был доброжелателен и вежлив, не слишком налегал на сладкое и даже попросил у Капитолины Сергеевны прощения за былую категоричность и грубость. Пожилая театральная дива растроганно это прощение ему подарила, назвала добрым юношей и сердечно поблагодарила за работу и участие в жизни двора. Во время прощания в глазах Молотовой блеснула искренняя, до неправдоподобности уместная слеза, она передавала Марии пламенный привет и душевно благодарила.

Когда такси остановилось у подъезда на улице Ульянова, и Гуров расплачивался, крохотный коготок беспокойства царапнул его по сердцу. Окна его квартирки на первом этаже выглядели безжизненными и пустыми. Нет, Полонский не истерик и на того, кто бегал бы от окна к дверям в ожидании новостей, точно непохож. Может, нервное напряжение взяло свое, и он просто уснул. Легко это у него выходит, Гуров подобное только у младенцев видел: только что кипучей энергией мог город осветить, а отвернешься на мгновение — спит, и не добудишься.

Он привычно взбежал по потертым ступеням и, вставляя ключ в замочную скважину, замер, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги за дверью.

— Аджей?

Квартирка на улице Ульянова, с такой надежной железной дверью и решетками на окнах, была пуста. Гуров, не разуваясь, стремительно вошел внутрь, огляделся. Даже в ванной и кухне посмотрел, все еще надеясь на то, что это глупая мальчишечья выходка, и сейчас Полонский с дурашливой улыбкой покажется откуда-нибудь из-за шторы. Темная комната была безжизненной и гулкой, как барабан. Гуров остановился перед диваном, крепко зажмурился, сдавил пальцами переносицу. В голове крутились мысли, ловя друг друга за хвост — усилием воли он подавил их, заставив себя сосредоточиться на главном.

«Художник. Взбалмошный, испуганный, влюбленный парень, ходил не в силах успокоиться по единственной комнате, не выпуская из рук мертвого телефона, мерил шагами безопасную клетку. Что-то случилось. Наяву или в его светлой голове. Что-то такое, что заставило его забыть о собственной безопасности. Он сорвался на улицу. И не позвонил. Почему он не позвонил? — Гуров думал всего секунду перед тем, как горько усмехнуться. Он знал ответ. — Потому что постеснялся. Гуров Лев Иванович — не друг и не родственник Аджею. Полонский — детдомовец, не сумевший из-за чужой мелочной подлости стать приемышем. Он просто не умеет просить о помощи, не верит в нее. Нырнул обратно в свою огромную толстовку, спрятал лицо под капюшоном и ушел. Но перед этим он тебя ждал. Думай, Гуров. Где именно он тебя ждал».

Лев вбежал на кухню, включил свет. Осмотрел все поверхности. Открыл холодильник.

Там, именно там, будто насмехаясь над самой идеей оставить незнакомому мужику, обманщику, полковнику УГРО, записку, лежал листок бумаги в синюю клетку. Почерк мелкий и дерганый. Про таких людей психологи говорят, что их мозг работает быстрее рук.

«Прости, Лев. Я не могу сидеть здесь в безопасности и знать, что он может найти Настю. У меня, кроме нее, в целом мире никого нет. Сейчас половина второго дня, я заскочу к себе за