Шрифт:
Закладка:
– Ухов обещал в среду или четверг.
– Обещанного три года ждут. И опять же весь вопрос – кто обещает.
– К понедельнику не будет, пишу акт – и до свидания. Мне еще в море покупаться хочется успеть.
– Кончай такие разговоры. Если не вычистить этот котел – зимой жизни не будет.
– Ты-то что беспокоишься?
– Ну как же… Хотя, конечно, чего я беспокоюсь. Дела надо сдавать.
Шелудько принес свою многострадальную «бумагу». Потом приехал Ухов, и Гущин понял, что сейчас не до него.
На другой день по дороге на пляж он встретил Людмилу. Она стояла с двумя женщинами у входа в магазин.
– Ну что, девочки, айда на речку?
Все трое переглянулись, пожали плечами, словно спрашивая: «Кто это?» – и молча пошли. При этом он видел, что Людмила шагнула первой. Одна из женщин оглянулась и покрутила пальцем у виска. Гущин поспешил уйти.
На берегу никого не было. Он плавал, пока не замерз, потом зарылся в песок, чтобы прогреть мышцы. Ничего страшного не было в том, что Людмила не захотела его узнавать. Сам виноват, незачем было навязываться при посторонних, такой непосредственностью можно и отпугнуть. Да хоть бы и так – значит, не судьба. Успокаивал себя Гущин и старался мысленно перенестись на три недели вперед, на цивилизованный южный пляж, но ловил себя на том, что и на море ищет ее, равнодушно пожимающую плечами и уходящую впереди подруг.
– Привет! – услышал он.
Рядом упала сумка, и смеющееся лицо Людмилы склонилось над ним.
– Как водичка?
Гущин молча смотрел на нее. Он дремал, когда она пришла, и теперь сидел с тяжелой, перегретой солнцем головой и ничего не понимал.
– Что же вы в пятницу не пришли? Ну ладно, не будем сводить счеты, полезли купаться.
Рискуя врезаться в дно, он прыгнул с берега и, только вынырнув, проснулся окончательно. Людмила трогала воду ногой, ойкала и смеялась. Он подплыл к ней.
– Только не брызгайтесь, а то волосы долго сушить.
– Ну конечно, зачем мочить такую красоту. Хотите, я завтра принесу вам свою шапочку?
Он снова нырнул и, выплыв на середину, продемонстрировал классический брасс. Река была мелкой, ноги то и дело задевали за камни. Но высоко вылетая из воды, Гущин бросок за броском удалялся от Людмилы, и течение помогало ему плыть еще быстрее и красивее.
– Возвращайтесь, куда же вы! Я одна боюсь.
И они поплыли рядом. Иногда их ноги соприкасались в воде. Людмила делала испуганные глаза и мотала головой, щеки ее смешно раздувались. Она, конечно, немного притворялась, он видел, что плывет она пусть просто, но очень легко.
– Мелковато здесь, – посетовал Гущин.
– Вы просто не знаете места. Я завтра отведу вас на такой омут, где никто из местных парней не может донырнуть до дна.
– С удовольствием.
– И вы, конечно, попробуете достать?
– Зачем пробовать то, чего никому не удается? Я не пижон.
– Напрашиваетесь на комплимент?
– Нет, вполне серьезно. Хотя и противник серьезных разговоров с женщинами.
Постепенно Гущин узнал, что отпуск у нее закончится через две недели, что она училась в педагогическом, но работает в библиотеке, а здесь ей не скучно и от города она устала. Он попытался щегольнуть перед библиотекарем модными именами писателей, о которых сам знал из болтовни бесчисленных гостиничных соседей, но Людмила не поддержала, сказав, что она – противница серьезных разговоров с мужчинами. Ленивая снисходительность в ее движениях и словах совсем не маскировались, но Гущин и не собирался обижаться. Он был уверен, что так она держится со всеми, и ему нравилось, что она держится именно так.
Через час Людмила собралась уходить, но провожать себя не разрешила, даже велела задержаться на пляже и объяснять ничего не стала. Но когда уже простились и договорились на завтра идти в одиннадцать часов на глубокий омут, она словно передумала, стояла над ним, склонив голову, и улыбалась. Гущин потянулся за одеждой. Она приложила палец к губам и пошла, уже не оглядываясь.
– В гостинице его поджидала Юля.
– Где ты пропадаешь?
– Дела, работа, – начал оправдываться Гущин.
– Какие дела, Женька тебя целый день искал.
– А я его.
– Не ври.
– Слушай, а что ты на меня раскричалась?
– Да он тебя как человека искал, с коньяком пришел. Целый час ждал – проститься хотел.
– Ничего не передавал?
– Передавал что-то про дядю Федю Афонина, да разве в этом дело, к тебе как человеку, а ты…
– Ну что же теперь… Самолет во сколько?
– Полчаса назад улетел. – Она вздохнула. – Ну я пошла.
– Ладно, спасибо, что сказала.
– Не скучно одному в четырех стенах?
– Ничего, я привычный, – сказал он и подумал, как было бы хорошо пригласить сюда Людмилу, если бы она согласилась, не испугалась сплетен. Такая хата пропадает.
Юля никак не могла собраться. Обошла комнаты, потрогала занавески на окнах. Подняла телефонную трубку и долго раздумывала, но так и положила не позвонив. Гущин, не дожидаясь, когда она уйдет, начал разуваться.
– Ну, я пошла, – шепнула она и прошмыгнула в коридор.
С утра Гущин решил навестить энергетика. Система была привычной и давно отработанной. Он придет в кабинет, скажет: «Здравствуйте, Иван Трофимович! Как дела?» – «Какие дела?» – поинтересуется энергетик, непременно поинтересуется, потому что знает, о чем говорит Гущин, но дела у него пока стоят на месте. Гущин напоминает, но не воинственно, не требовательно, а так: мол, желательно, конечно, но если уж нет, то он ведь все понимает, он может войти в их положение и входит в это положение. После чего он задерживается в кабинете и молчит. Ему нужно непременно помолчать. Вначале еще можно поболтать о разной ерунде, анекдотец там подбросить, футбольно-хоккейными новостями поделиться – но все это перед тем, как спросить: «Ну, как дела?» А под занавес лучше всего помолчать. Сделать так, чтобы человеку стало неуютно в своем кабинете, чтобы создать ему условия для осознания
