– Он мне говорил, что он электрик, – сказал Гущин нейтральным голосом.

Рядом захохотал молчаливый Володя:

– А электрикам он говорит, что он – теплотехник.

– Трофимыч – человек, это важнее, чем электрик и теплотехник, – заплетаясь языком, но громко сказал Шелудько.

– Хватит вам про работу, давайте лучше про рыбалку. Когда я в армии служил, вот где была рыбалка. Ротный у нас был один заядлый, хуже Матвеича.

Лемыцкого никто из местных не слушал, видно, он уже надоел им рассказом о ротном. Он подполз к Гущину и говорил для него одного:

– Берем с собой ящик гранат и ящик водки…

Он вдруг замолчал и поднял палец, другие тоже замолчали и услышали похрапывание Колесникова.

Утром Гущин слышал, как Володя спросил:

– Матвеич, командированного-то будить или не нужно?

Не открывая глаз, он сказал, что догонит их, и снова уснул. Второй раз его разбудил шофер и позвал есть. Шел десятый час. Гущин нашел в реке место, где вода доходила до подбородка, но удовольствия от купания не получил. И в воде, и на берегу было холодно. Он быстренько возвратился к костру. Шофер пил чай. Лемыцкий и Шелудько еще спали.

– А их чего не будишь?

– Они всю ночь о политике говорили. Мужики на рыбалку пошли, а они еще не отключились.

– И стоило ради этого ехать?

– А я про что! Сижу из-за вас, время теряю. Тучку видишь? То-то! Однако дождь будет, а у меня сено не убрано, если еще не сперли.

– Зачем тебе сено?

– Корова у меня и бычок. «Зачем сено». Ты знаешь, сколько весной за пуд дают? А я в этом году дом ставил. Поиздержался малехо. Видел мой дом? В Михайловке таких раз-два и обчелся. Все лето спины не разгибал. А дождь, однако, саданет.

Гущин не обратил внимания на дом. Может, там действительно хоромы. Но тон рассуждений паренька его изумил.

– Ты давно из армии? – спросил он, чтобы не спрашивать, сколько ему лет.

Позапрошлой осенью дембельнулся. Командира в твой Красноярск раз пять возил, мы там рядом стояли. В квартирках городских побывал – бедновато, хоть и офицеры. А инженеры, поди, еще хуже. Вот у тебя, например, сколько квадратиков?

И Гущин не смог сказать, что он живет в общежитии, в комнате на четыре человека, наврал про однокомнатную квартиру. А юный мужичок сочувственно улыбался и с тревогой посматривал на небо. И дождь все-таки начался.

5

В воскресенье продолжало моросить. Гущин сидел на кровати и ежился, глядя на мутные окна. Развешенная по стульям вчерашняя одежда еще не просохла. Тело, измученное болтанкой в кузове, ныло и не хотело слушаться. Нос заложило, и дышать было трудно. Осторожно, словно после травмы, он проделал облегченную разминку – и только тогда немного ожил. Появился аппетит, и Гущин обрадовался ему. На подоконнике в целлофановом пакете лежала рыба, посоленная вчера. Он вспомнил, как на берегу пьяный Шелудько вытаскивал из Володькиного мешка хариусов, рвал брюхо и выскребал потроха, а потом, обтерев пальцы о голенища, ел сырыми, и чешуя липла к его щекам. Словно в насмешку над вчерашней брезгливостью, Гущин почувствовал, как его рот наполняется слюной. Три штуки он съел, не отходя от подоконника, потом оделся и съел еще две.

Весь день он промаялся, а вечером, надеясь на встречу с Людмилой, пошел в клуб. Касса не открывалась до начала сеанса. Возле нее стояло три человека. Они объяснили, что в Михайловке утвержден лимит в десять зрителей – иначе кино не крутят. Пятой пришла старушка интеллигентного вида. Когда наступило время начинать, спустился киномеханик, пересчитал их и велел расходиться. Гущин предложил кинолюбителям взять по два билета на первый ряд, объяснив, что по цене это почти столько же, как один на последний. Старушка осуждающе посмотрела на него и покорно вышла. Гущин так и не понял, чем он не понравился ей. Пришлось возвращаться в гостиницу.

В понедельник зашел к энергетику, хотел сказать про найденный уротропин, но Ухов уже знал и про шоферскую хозяйственность, и про его успехи в ловле гольянов, и про дождь.

Посмеиваясь над рыбачками, он рассказывал байки о довоенном хариусе, которого мальчишки ловили на крючок, сделанный из булавки, а мужики черпали сетями – и не могли вычерпать. И считали его, разумеется, не штуками, а пудами. Насчет фтористого натрия он заверил, что к середине недели привезут. Вспомнив про реагент, он засмеялся:

– А Колька-то наш ну хват, химию – чушек палить приспособил.

На ТЭЦ он мог и не ехать, но на остановке стоял автобус – не ждать, не догонять, – и Гущин заскочил в него. К тому же не хотелось обижать Колесникова.

В кабинете сидел председатель месткома и сочинял «бумагу». Потел над ней в прямом смысле. Без конца перечеркивал, мял виски и шептал. Присутствие постороннего его раздражало. Так и не закончив, он собрал листы в папку и вышел. Куда уехал Колесников, он не знал.

Скучая, Гущин потихоньку издевался над проснувшимся трудолюбием. У него появилось подозрение, что Колесников, из-за которого он притащился на работу, в это время где-нибудь опохмеляется. Звонил Ухов и тоже искал Евгения Матвеевича. Он тяжело дышал в трубку, и голос у него был злой, – видно, после ухода Гущина ему успели испортить настроение. В кабинет заглянула девица, и ей тоже требовался начальник. Она решила подождать. Губы у девицы были ярко накрашены, а лицо бледное и опухшее. Увидев свое отражение в стекле открытой рамы, она стала расчесывать волосы. Потом попросила у Гущина ручку и листок бумаги, но тут же возвратила. Руки у нее тряслись.

– Напиши заявление на работу от Потаповой Светланы Ивановны, зольщицей устраиваюсь.

– Тот, кто служит в ТВС, много пьет и мало ест, так, что ли?

– Ты пиши, если женщина просит, а вместо того, чтобы издеваться, лучше бы опохмелил.

Гущин написал. Ждать ей было тяжело, она положила заявление на перекидной календарь и ушла.

Колесников приехал после обеда, раздраженный, с пятнами на лице.

– Шабаш. Завтра улетаю. Директор подмахнул заявление. Вместо двух недель пришлось отработать полгода. Не умею красиво расставаться… Я же и виноват оказался. Да черт с ними.

– Ухов звонил. И вот заявление на работу лежит, красавица одна оставила. Только руки с похмелья тряслись, и мне писать пришлось.

– И возьму, приходится брать. – Он прочитал заявление. – Тем более зольщицей. У меня двадцать человек по штатному расписанию не хватает. Все под землю идут, всем деньги нужны, а мне остаются те, кто никому не нужен.

– Теперь уже не тебе. Замену-то нашли?

– Стас Лемыцкий, на