Карикатура южан, изображающих новые отношения между хозяином и бывшим рабом. 1863

3. Ситуация в стране, которую оставил ему в наследство Линкольн, несмотря на победу, была тревожной. Казалось, окончательно решены два вопроса: чернокожие больше не были рабами, а Союзу уже ничего не угрожало. Но этих решений с отрицанием «не» было недостаточно. Что делать с освобожденными рабами? Каким станет Союз для победителей и побежденных? В большинстве южных штатов не осталось законных правительств. Лишь присутствие федеральной армии защищало население от анархии. Ветераны, возвращавшиеся домой в рваной серой униформе, находили одни развалины, сгоревшие дома и фермы, разоренные города и заброшенные плантации. От красивого прежде дома могла остаться только труба. Некогда богатые женщины теперь просили милостыню для своих детей. Плантаторы продавали патоку и цветы своим бывшим рабам. Не хватало самых простых вещей. Из початков кукурузы мастерили чаши. Улицы заросли травой. Негры не могли понять, что происходит, они были уверены, что правительство собирается дать каждому из них надел земли и скот. Они бродили по плантациям, околачивались возле солдатских лагерей и ждали чуда от любого человека в синей униформе. Среди плантаторов, а еще сильнее среди женщин, чем среди мужчин, росла ненависть к янки. Эта ярость мешала любому сотрудничеству. Карл Шурц в 1865 году отметил: «В настоящее время замечено, что у населения Юга по-прежнему полностью отсутствует национальное самосознание». Единства не было даже среди южан. Виргинец, сражавшийся в рядах северян, подвергался бойкоту; солдат Конфедерации, владевший домом в Теннесси, боялся туда вернуться.

4. На Севере истеричные, бешеные от ненависти радикалы требовали наказания для повстанцев, конфискации их имущества и смертной казни для их лидеров. Самым непримиримым был Таддеус Стивенс, бледный и жестокий семидесятитрехлетний старец, которого молодые негры вносили на носилках в Капитолий; он жил с красавицей-мулаткой Лидией Смит, и ходили слухи, что он — внебрачный сын Талейрана, унаследовавший его дух и цинизм, но лишенный отцовского скептицизма и снисходительности. Фанатик по натуре и профессии, он последовательно выступал против Джексона, франкмасонов и Юга. Единственной неизменной чертой его характера была беспощадность. Тем, кто, переступив допустимые границы, мог испытывать угрызения совести, он кричал: «Совесть! Скажите вашей совести, чтобы она катилась к черту, и следуйте линии партии!» Он ненавидел Джонсона. «И все-таки он сам себя создал», — заметил ему кто-то. «Счастлив это узнать, — парировал Стивенс, — по крайней мере это освобождает Создателя от ужасной ответственности». Для него победа означала прежде всего радость глумления над побежденными. Он был весьма далек от великолепной невозмутимости Линкольна и его «милосердия ко всем». Пасторы, причислявшие себя к христианам, хладнокровно отправляли в ад всех конфедератов. Браунлоу, отступник-южанин, ставший губернатором Теннесси, говорил: «Я предпочту быть похороненным на негритянском кладбище, чем на кладбище конфедератов, а после смерти пусть лучше попаду в рай для черных, чем в ад для белых бунтовщиков». Радикалы не мечтали о том, чтобы залечить раны страны и превратить ее в единое целое, они хотели унизить эту гордую белую олигархию и подчинить ее тем чернокожим, которых она прежде угнетала.

Генри Мослер. «Все проиграно». Солдат конфедератов, утративший все во время войны. 1868

5. Разумеется, Линкольн представлял себе послевоенный период совсем иначе. Его план был известен; он осуществил его еще в Теннесси, Арканзасе и Луизиане во время войны. Выглядело это так: если на выборах, начиная с 1860 года, более 10 % избирателей какого-либо штата признают эмансипацию рабов и принесут присягу на верность Союзу, то эти граждане будут иметь право сформировать правительство. Все, кто принимал участие в мятеже, должны быть амнистированы, за исключением лидеров движения, но даже для них Линкольн не требовал ни смертной казни, ни тюремного заключения. Им бы вменялось покинуть страну или написать прошение о помиловании, которое было бы им даровано. Таким образом, граждане Юга были бы восстановлены в своих гражданских правах. Линкольна больше интересовала завтрашняя лояльность, чем вчерашние ошибки. Эта благородная и мудрая позиция раздражала радикалов в конгрессе, которые пренебрежительно отзывались о «политике нежных чувств по отношению к мятежникам». Если бы Линкольн выжил, он бы столкнулся с ожесточенным сопротивлением этих одержимых. Приход к власти Джонсона поначалу успокоил их. Ведь он неизменно осуждал «одиозную и опасную аристократию»? Разве не он изрек: «Их огромные плантации должны быть захвачены, разделены на мелкие наделы и проданы честным труженикам»? Но едва Джонсон оказался у власти, он почувствовал, насколько опасна политика враждебности. В мае 1865 года он объявил амнистию мятежникам. Но убийство Линкольна вызвало такую волну возмущения, что амнистия не была такой полной, как рассчитывал покойный президент. Во всяком случае, те, на кого она не распространялась, имели право просить о помиловании, и большинство из них добивались его. Джонсон каждый день получал подобные ходатайства в Белом доме, где на столе, охраняемом молодым офицером, лежала целая стопка таких разрешений. Джефферсон Дэвис сперва был заключен в тюрьму в форте Монро, затем его жена обратилась за поддержкой к Хорасу Грили, влиятельному республиканцу и крупнейшему журналисту, который мужественно согласился встать на защиту бывшего президента Конфедерации, своего противника, за что и поплатился собственной карьерой. Дэвис был освобожден, отправился в Канаду, затем в Европу и закончил жизнь в Соединенных Штатах, написав историю великих событий, в которых сам участвовал. Он завершил ее пожеланием, чтобы на ковчеге Союза были высечены слова: Esto perpetua[59]. Ли, который надеялся укрыться в какой-нибудь хижине, стал президентом Вашингтонского колледжа (сейчас он носит имена Вашингтона и Ли) и, к большой ярости Таддеуса Стивенса, учил юных виргинцев быть достойными гражданами Америки. «Я убежден, — писал Ли, — что наш общий долг — объединиться для восстановления страны, мира и согласия».

Таддеус Стивенс. Фото Мэтью Брейди. 1860–1868

6. Эмансипация рабов пока не решила проблему негров. На Юге насчитывалось более четырех миллионов чернокожих. Из них около пятисот тысяч человек до войны жили независимо и обеспечивали свои семьи. Кроме того, двести тысяч служили в федеральной армии и еще триста тысяч постепенно получали свободу в завоеванных штатах. К ней в той или иной форме приобщились в общей сложности миллион цветных мужчин. Оставалось еще три миллиона, которые испокон веков жили на плантациях и внезапно оказались брошенными на произвол судьбы. У них больше не было ни хозяев, ни крыши над головой, ни социального статуса, ни ремесла. Отмена рабства оставила их под открытым небом — голыми, голодными и несчастными. Вначале многие оставались жить на плантациях. Хозяин собрал их всех перед своим прекрасным домом и объявил, что они свободны. Они ответили: «Хозяин, мы останемся