Под гул пальбы смотря в провалы тьмы!

«На побывку» в Москву Брюсов приехал вечером 6 или утром 7 января. 13 января на «Польском вечере» в Кружке он читал перевод из Юлиуша Словацкого и новые стихи. 18 января там же был устроен товарищеский ужин, превратившийся в празднование 25-летия литературной деятельности, которую юбиляр исчислял с… заметки о тотализаторе в «Русском спорте». Годовщина приходилась на сентябрь 1914 года, но, как язвительно заметил Садовской, «гром австро-немецких пушек вышиб из сознания русской интеллигенции не только двадцатипятилетие спортивной статьи В. Брюсова, но и лермонтовскую столетнюю годовщину»{27}. Сумбатов-Южин и Милюков говорили о значении военных корреспонденций Брюсова, Ледницкий — о его роли в достижении взаимопонимания между русскими и поляками, польский поэт Лео Бельмонт прочитал приветственные стихи. Вячеслав Иванов «высказал пожелание, чтобы В. Я. скорее вернулся к своей музе и всецело отдался служению поэзии». «В. Я. Брюсов в ответной речи указал, что не время говорить о „лицах“, о поэтах и поэзии, об юбилеях, когда совершаются великие события, когда помыслы всех и каждого обращены к будущему, к судьбам народа, богатством языка и образов которого питается поэт и живет литература. […] После речи г. Брюсова о поэзии и родине оратору была устроена шумная овация»{28}. 22 января он выступил с новыми стихами в «Эстетике», а 25 января выехал в Варшаву.

Из польской столицы Брюсов отправился к месту боев под Праснышом, где был пять месяцев назад. В середине марта одним из первых среди корреспондентов он въехал в занятый русскими войсками Перемышль, когда на окраинах города еще стреляли. «Шесть дней мы почти не выходили из автомобиля, — сообщил он жене 19 марта. — Последний день ехали беспрерывно 23 часа, от 5 утра до 4 ночи (или утра) следующего дня!»{29}.

В письмах все чаще мелькали жалобы не только на усталость, но и на цензуру. «Мою статью „Тревожные дни“ („Тревожные дни в Варшаве“. — В. М.) не то, что поцарапали, как Ты пишешь, а прямо истребили, — возмущался он 14 октября. — Вычеркнули весь смысл и оставили связующие частицы — „и“, „но“, „а“, „однако“… Получилась статья столь глупая, что глупее не выдумаешь. А ведь иные читатели подумали, что я так писал! Не следовало таких отрывков печатать вовсе. Да и „Немцы над Варшавой“ пощипали довольно». 5 декабря Брюсов спрашивал о давно отправленной в редакцию статье «Письма врагов и к врагам», назвав ее одной из лучших своих корреспонденций, — но та увидела свет лишь через девять дней после напоминания. «Две моих статьи, посланные в „Русские ведомости“, погибли, — сетовал он 18 февраля 1915 года. — Одна — безвозвратно, от другой уцелел отрывок, которому дали заглавие „Старая и новая крепость“[80], подписали Л. А. Что означают сии инициалы, не знаю. Ты, вероятно, никак не догадалась, что это — я?»{30}. Оригиналы военных корреспонденций Брюсова почти не сохранились (он отправлял в Москву рукописи, не имея возможности переписывать их на машинке), так что многие тексты утрачены. Лишь в единичных случаях купюры возможно восстановить, как это сделал сам автор с печатным текстом статьи «В обстреливаемом городе», опубликованной 4 марта{31}.

«Хочется работать „литературно“ и корреспондентская деятельность, сказать по правде — надоела», — признался Брюсов жене 2 февраля, продолжив через неделю: «Писал много другого (драму, повесть, Энеиду, метрику). Хочу привезти в Москву большой запас готовых рукописей, с которыми и обращусь к издателям»{32}. В январе Измайлов просил для «Биржевых ведомостей» рассказ и стихи, пояснив позднее: «если даже они не будут иметь никакого, даже психологического отношения к текущим событиям». Брюсов охотно откликнулся, добавив: «Если стихи Вам нужны „военные“, сообщите: могу прислать и такие, потому что последнее время, за недосугом, печатал стихов мало, а писал довольно много». В следующих письмах Измайлов постоянно напоминал: «Редакция была бы очень вам благодарна, если бы Вы ее и далее не забывали, и одинаково — стихами и прозой»; «Слезная просьба редакции — дать нам Вашу статью или фельетон о Константинополе» («О Константинополе написать ничего не могу, ибо там не был», — ответил Брюсов); «Стихов, пожалуйста, стихов — военных и не военных»; «Чем скорее Вы пришлете нам новых стихов, а может быть, и прозы — тем доставите нам больше удовольствия»{33}. «Биржевка» быстро печатала все присылаемое, даже отвергнутую «Русскими ведомостями» статью о предсказаниях Нострадамуса и новый перевод «Ворона» (которым Брюсов очень гордился), исправно платила гонорары, так что Валерий Яковлевич охотно сотрудничал с ней и по возвращении в Москву.

Медлительность редакции «Русских ведомостей», цензура, отсутствие статуса военного корреспондента и дороговизна поездок, за которые приходилось доплачивать из своего кармана, подталкивали к мысли о возвращении. От окончательного решения удерживали уговоры главного редактора Александра Мануйлова: «Ваше присутствие в Польше нам абсолютно необходимо. Ваши корреспонденции читаются с неослабевающим интересом. Они составляют основу всей нашей корреспондентской части в связи с войной. Поэтому лишиться их теперь было бы для газеты крайне тяжело»{34}. «„Начав войну“, мне хотелось бы довести ее до конца, — писал Брюсов 27 апреля Измайлову, который предложил ему в случае ухода из „Русских ведомостей“ стать корреспондентом „Биржевых ведомостей“, — и было бы досадно бросить дело на половине, видеть первые акты великой трагедии, а потом уйти из театра и быть вынужденным довольствоваться чужими рецензиями»{35}. «Словно не дописать до конца романа или драмы, — пояснил он Иоанне Матвеевне 1 апреля. — Обидно будет потом издать свои корреспонденции под заглавием „Первые месяцы войны“. […] И бросил бы все, и страшно бросить»{36}.

«Может быть, еще вступлю с нашими войсками, если не в Берлин, то в Буда-Пешт», — мечтал Брюсов 21 марта, отсылая очередную статью о взятии Перемышля{37}. В апреле Мануйлов предложил ему ехать на Карпаты, где началось наступление, поскольку «о Польше, кажется, написано все, что можно»{38}. Беспокоясь за мужа (прежде всего, из-за морфия — эта тема часто возникает в письмах), Иоанна Матвеевна потребовала от него вернуться к 1 мая, пообещав в противном случае приехать в Варшаву и добавив: «Постарайся устроиться так, чтобы мне не выселять никого зонтиком»{39}. 1 мая никто никуда не приехал, но корреспондентская эпопея подходила к концу, несмотря на уговоры газеты. «Русские ведомости» «упорно не печатают ничего из того, что я посылаю им, — жаловался Брюсов жене 10 мая. — Недавно мне вернули 6 статей»{40}. Побывав на местах боев в Шавлях (ныне Шауляй), он отправил оттуда последние корреспонденции и через Вильно отправился домой. 21 мая из Минска он сообщил Иоанне Матвеевне