— Это татуировка, Оша. Она тебя не убьет. Просто забудь, что она вообще есть.

— Я не хочу! У меня есть планы на собственные татуировки, знаешь ли. Когда я захочу, то добровольно пойду и сделаю их. А эта — прямо посередине моей гребаной груди!

— Даже не знаю, что тебе ответить, — прорычал он. — Не стесняйся, пусть кто-нибудь перекроет ее, если она тебя так сильно расстраивает.

Я остановилась, глядя, как он уходит.

— Я могу это сделать?

— Я бы не стал утруждаться… — Он прочистил горло. — Конечно, можешь. В лагере найдется сколько угодно скучающих воинов с иглой и чернилами.

— Ладно. Тогда ладно. Я набью сверху что-то другое. Послушай, не мог бы ты остановиться на секунду, пожалуйста! Куда ты меня ведешь?

— К лагерному лекарю, — процедил он. — Тебе нужно кое-что принять.

— Что значит, мне нужно кое-что принять?

— Из-за прошлой ночи. Потому что дети между феями и людьми, может, и необычайно редки, но все равно случаются, и…

Я разразилась смехом.

Фишер замер на месте, его глаза расширились.

— Я не претендую на то, чтобы понимать тебя в лучшие времена, но почему тебя это забавляет? — потребовал он.

— Я не могу иметь детей, Фишер. Меня очистили, когда мне было четырнадцать.

Я ожидала увидеть на его лице облегчение. Но вместо этого его лицо побледнело.

— Что, черт возьми, ты мне только что сказала?

Я перестала смеяться.

— Меня очистили. Когда мне было четырнадцать. Они делают это примерно с семьюдесятью процентами девочек в моем округе.

Он подошел и встал очень близко ко мне, склонив голову над моей, раздувая ноздри.

— Что значит… очистили?

— Я имею в виду… стерилизовали, — прошептала я. Я полагала, что он знал об этом прошлой ночью. В противном случае я бы ожидала, что он хотя бы упомянет о контрацепции. Но, судя по его шокированному виду, он не имел ни малейшего понятия. — Третий округ — самый бедный, — сказала я ему. — Советники Мадры по здравоохранению решили, что нам нельзя размножаться, потому что мы не можем содержать даже себя. Эта политика действует уже более ста лет. Семь из каждых десяти младенцев женского пола получают метку, когда их регистрируют в округе. — Я показала ему маленький черный крестик, вытатуированный за моим левым ухом. Метка означала, что мне запрещено размножаться.

Выражение лица Фишера вытянулось. Его глаза стали пустыми.

— Что? Я полагала, что ты сочтешь это хорошей новостью.

Сжав челюсти, он отвернулся, оглядывая горизонт в поисках бог знает чего. Может, он что-то услышал? Какое-то предвестие опасности, которое не уловил мой слабый человеческий слух?

— Фишер. Эй! Что случилось?

Когда он снова повернулся ко мне, его глаза были почти полностью черными.

— Ничего. Совсем ничего. Найди кузницу и приступай к работе. Там уже все подготовлено. Я буду ждать твой отчет к обеду.

Он бросился прочь, ни разу не оглянувшись.

Найти кузницу. Ха. Легче сказать, чем сделать. Мне потребовалось тридцать минут, чтобы найти свое новое рабочее место, и к тому времени, как я это сделала, я уже вспотела, запыхалась и была готова нанести несколько ударов. Фишер забыл упомянуть, что кузница находилась на полпути вверх по склону небольшого холма за военным лагерем, и тропинка, которая вела к ней, была настолько крутой, что местами мне приходилось карабкаться по скале, используя руки.

Когда я пришла, в печи, слава богам, уже потрескивал и шипел огонь, а все мое оборудование из Калиша было разложено на деревянном верстаке. Помещение представляло собой не более чем сарай, но я была благодарна за это. Отсюда, с высоты, я могла видеть весь военный лагерь. И здесь было тихо. Я была одна. Покой и одиночество дадут мне время подумать. Я принялась за работу.

Кингфишер снова спрятал крошечное количество ртути, с которым мне предстояло работать. Я осмотрела всю кузницу, порылась в гниющих деревянных ящиках, полных медных монет, в шкафах и на полках, но ртути нигде не было. Осмотрев все дважды, я остановилась у верстака, стараясь успокоить свой вспыльчивый нрав, и прислушалась. Голос был просто шепотом. Тихим и далеким. Я чуть было не приняла его за дуновение ветерка. Но нет. Наклонив голову и закрыв глаза, я наконец поняла, откуда он доносится — с востока. Она была за пределами кузницы. Выше на горе.

— Черт бы его побрал, — пробормотала я, поднимаясь по крутому склону. Чтобы сделать шаг вверх мне приходилось трижды соскальзывать вниз. На подошвах моих сапог почти не было протектора, а за ночь выпало столько свежего снега, что земля стала коварной. Я приземлилась на колени и дважды съехала с холма на заднице, прежде чем добралась до небольшого каменистого плато в сотне футов над кузницей.

Кэррион ждал меня там. Он сидел у входа в пещеру, с удовольствием ворошил костер и читал книгу.

— Знаешь ли ты, что ивелийские феи — самые молодые из всех домов фей? Между двумя братьями произошел спор, и они откололись, чтобы создать свой собственный двор.

Я сложила руки на груди, встав по другую сторону костра напротив него.

— Не отойдешь? Ты загораживаешь свет, — проворчал он.

— Какого черта ты так спокойно ко всему этому относишься? — возмутилась я. — С тех пор как ты сюда попал, ты просто смирился со всем этим. Ты не знал о существовании фей. И вдруг повсюду появляются огромные воины с заостренными ушами и клыками, и ты просто такой — да, конечно, конечно, феи существуют. Конечно, есть другие миры. Конечно, есть магия, и вампиры, и всевозможные ужасающие, страшные существа, которые хотят меня убить. Все это вполне разумно!

Кэррион опустил книгу, раздраженно фыркнув.

— И кто сказал, что я не знал о феях?

— Что?

— Я знал о феях, Саэрис. Моя бабушка рассказывала мне.

— Да ладно. Будь серьезен. То, что тебе в детстве рассказывали сказки, — это одно. Но никто из нас никогда не верил в эти истории.

— Я