Шрифт:
Закладка:
— И что? — тихо спросила она.
На несколько мгновений в комнате воцарилось молчание. В небольшой кухоньке, в которой едва могло уместиться три человека, было сумрачно. Одинокая лампочка, свисающая с потолка на паре проводов, сонно мерцала. За окном давно стемнело, и снег валил большими хлопьями уже не первый час. У стены монотонно жужжал низенький грязно-белый холодильник.
— Ничего, — пожал плечами мужчина и сел за стол напротив жены. — Это привычка после монастыря. Я пять лет там провел, тяжело выкинуть из головы их расписание.
— И мы будем праздновать? — также кротко продолжила Юля, хотя ответа на свои вопросы она мечтала не услышать.
— Нет, — отрезал мужчина, нахмурившись. — Я больше никогда не выражу почтения этим православным извращениям. Больше никогда после их отречения.
Юля промолчала, задумчиво глядя в окно. Она знала эту историю наизусть, слышала ее чуть ли не каждый божий день, но ее мужу не нужно было разрешение, чтобы напомнить о случившемся. Он бередил незажившую рану каждый раз, когда представлялась такая возможность, лишь бы не забыть, лишь бы отпечатать свою боль клеймом.
— Сейчас я бы мог быть священником. Стоял бы на амвоне[Возвышенная площадка в церкви.], читал проповедь. У меня было бы все, о чем я мечтал последние пять лет. Все, что у меня отобрали.
— Почему?.. — бездумно спросила Юля, пропуская слова мужа мимо ушей. Она давно не вслушивалась в его гневные речи, наполненные злобой и обидой на весь мир.
— Ты же знаешь, моя дорогая. Все знают, что под этими лживыми обвинениями в честолюбии, корысти и жадности стоит лишь людская зависть и ненависть к тем, кто успешнее их самих. От меня всего-навсего избавились.
— Борис…
— Но сейчас я не жалею об этом. Они преподали мне урок, стали одной из ступеней к успеху. Знаешь, Юля, на их примере я понял, что мне не нужны чужие лавры и чужая готовая империя. Я могу построить свою.
— Что? — Юля удивленно взглянула на мужа. Таких слов от него она еще не слышала. И сейчас его откровения заиграли новыми красками.
Борис, заметивший интерес жены, гордо усмехнулся. Он явно ждал от нее именно такой реакции. В его карих глазах плескалось предвкушение, а пальцы нетерпеливо барабанили по столу.
— Знаешь, когда в девяносто первом году я заинтересовался Богом, мне улыбнулась удача. Мне дали возможность изучить религию изнутри, во мне разглядели потенциал и отправили в мужской монастырь. До двадцати семи лет я прожил в отрыве от всего мира, постился, молился и делал все то, что обычно требуют от послушников. Тогда я считал, что вера — это и есть та жизнь, которой я жил. Моим потолком стала помощь священнику при причастиях и на Пасхе. Это все, о чем я мог мечтать. Я действительно был уверен, что церковь — это оплот всего человечества. И лишь когда меня с позором изгнали, Господь словно открыл мне глаза. Только не тот Господь, в которого я верил.
Юля с опаской слушала мужа, не отрывая от него глаз. Что-то новое звучало в его выученных речах, что-то опасное заблестело в глазах.
— Только сейчас я понял, что наша церковь — это один сплошной грех, сокрытый под слоем морали. А религия — рычаг давления и управления этим восприимчивым стадом. Но я не один из тех, кем можно помыкать. Я не хочу стелиться под толстопузыми бородатыми управленцами с посохом в руках. Я хочу стоять с ними в одном ряду.
— Что ты имеешь ввиду? — ошарашенно проговорила девушка.
— Мировые религии, хотя и уходят корнями в древность, устаревают. Их идеи теряют актуальность, ведь мир меняется. Люди меняются, как и их взгляды. Все меньше и меньше остается порядочных христиан, все больше становится атеистов и… И этих агностиков. Это знак, что пора что-то менять. Пора пересмотреть устаревшие устои, изменить концепции, написать новую веру. Меня лишили сана и изгнали из монастыря лишь за мое желание чего-то добиться, достигнуть высот, ни в чем себе не отказывать. Меня наказали за банальное желание жить, а не существовать, какое есть в каждом человеке! Это же бред! Они кричат о грехах, но имеют ввиду лишь ограничения. Они управляют миром, угрожая наказанием за вольности, которые могут открыть глаза человеку на удовольствия, сокрытые в этом мире. Ведь напуганными овцами управлять куда легче, чем познавшими наслаждение людьми!
— Ты говоришь о своей религии?
— Именно, моя дорогая. Православие станет лишь одним кирпичиком из сотни, из тысячи разных вер. Жизнь дана нам однажды, чтобы познать все ее прелести и отправиться в рай преисполненными. Это главный смысл моей церкви. Это истинный путь.
— Раньше таких называли еретиками…
— Ты не понимаешь, о чем идет речь! — рыкнул Борис недовольно. — Куда уж тебе. Однако наш сын поднимется на амвон церкви преисполненным, он познает мои идеи с самого своего рождения и сядет на нагретый трон, как долгожданный наследник целой империи!
— Нет! — испуганно воскликнула Юля, вновь прижав руки к животу. — Ты не можешь втянуть в это и ребенка!
— Я не спрашиваю твоего мнения, — тон Бориса вдруг угрожающе понизился. — Не забывайся. Это мой сын.
— И мой тоже! И я не хочу, чтобы его жизнь превратилась в ад!
— Да как ты смеешь так говорить? Я дам ему все, склоню перед его ногами тысячи последователей. Он никогда не познает болезней, бедности, слабости, отверженности! Это не ад, Юля, это рай.
— Может быть, для тебя. Но не для него! — Юля вскочила из-за стола, намереваясь уйти. Ее била крупная дрожь, она до ужаса испугалась человека, что сейчас сидел перед ней и говорил настолько страшные вещи.
— Ты здесь никто! Ты моя жена, а значит, подчиняешься мне! — зарычал Борис, поднявшись. Он схватил девушку за руку и притянул ближе к себе, не позволяя ей вырваться. — Я буду решать судьбу нашего ребенка.
— Он не твой, не твой! — закричала Юля, истерично ударяя мужа в грудь кулаками. — Ты не дал мне выбора!
— У моей жены не может быть выбора!
— Я бы не была твоей женой, если бы ты не… Ты не…
— Я дам вам все! Вы оба будете жить, ни в чем себе не отказывая! Вам будут поклоняться, вам будут петь дифирамбы! Ты этого не хочешь?!
— Ты сломал мне жизнь, — сквозь слезы прошептала Юля, перестав сопротивляться. Силы покидали ее, кулаки безвольно опустились, и перед глазами пролегла мутная пелена. — Ты изнасиловал меня, Борис. Лишил семьи, друзей, школы, будущего. И я не позволю сделать то же самое с моим сыном. Делай
