Я _в_с_е_ мог бы _н_а_п_и_с_а_т_ь — и скоро! Единственное, чего не мог бы, — это — «Солнце мертвых»! Такой му-ки не повторится. Силу его я знаю. Да, не писали — и не напишут. И знаешь — недавно, я взял… и я прочел себе, вслух, мой шепот «Торпедке»… — курочке, _у_х_о_д_и_в_ш_е_й… Там — _в_с_е_ открылось мне. Но я все ужасы, все смерти — закрыл… — ты знаешь? — песенкой — такой простой, и такой грустной… — песенкой… дрозда. Конец, сведение всей _э_п_о_п_е_и (это — _э_п_о_п_е_я, ибо захватывает эпоху, _в_е_с_ь_ народ, скажу — мир!) я дал очень _т_и_х_о, pianissimo… Да, голубка… не все это всё поймут, как ты, я, Оля отшедшая… читатели из очень чутких. Но все знают, что это. Когда я, вечерами (2–3 вечера) впервые читал маленькому кругу понимающих, в Грассе (Alpes Maritimes), y Буниных, (мы тогда с июня по октябрь жили вместе, тогда Бунин настоял, чтобы мы приехали на их виллу, в огромном парке, — «Mont Fleury», — я согласился, но… на общие расходы по хозяйству) читал только что написанную эпопею, — чтение потрясло. Бунин не мог сдержать себя (эта работа резала его, я знаю) — слишком он большой художник! — (а в искусстве _п_р_а_в_д_а_ повелевает, пусть — на миг!) — и вскрикнул, когда кончилось: «Это… будет переведено на все языки!» Я _з_н_а_л_ это… сверхчувством. Но они-то не знали, _ч_е_г_о_ мне это стоило! Этот страшный акт творческий. Только один я знал. Да, Оля знала. И я — ты видишь — все — личное — обошел, укрыл, сколько мог, _н_а_ш_у_ боль неизлечимую. _Т_а_м_ о Сережечке — только _г_д_е-т_о — в молчании — в тО-нах! Книга, конечно, делала свое в душах… и будет. Но «бесы» и иже с ними… они корчились от злобы. Они прятали это «Солнце». Они называли его «книгой злобы и ненависти!»424 Да, большинство левых, масоны, и — евреи (большинство). И там было решено: ты понимаешь, что было решено. «Собрашеся архиереи и старцы…»425 И травля началась… о, какая! Только Оля знала да я. И так я кипел, _д_е_л_а_я, вскрывая днями мира язву — ужас красный — бесов! Ныне я могу — я в праве — сказать облегченно молитву св. Симеона.

О, как я счастлив, что эта моя книга _о_т_к_р_ы_л_а_с_ь_ твоей светлой, нежной, глубокой, чуткой, прильнувшей к _м_о_е_м_у_ — душе! Как счастлив, видит Господь! — Господи, благодарю Тебя! — что я встретил и узнал тебя, Оля! счастлив, что ты _з_н_а_е_ш_ь_ меня — и любишь. Это — за _в_с_е_ — награда мне, за _в_с_е. Благоговейно припадаю к твоим коленям, обнимаю, прячу слезы, — слезы боли за прошлое, боли утрат, непереносные… слезы нежности к тебе, слезы любви к тебе, радости тобой и слезы муки… тобой и за тебя. Оля, Ольга, Ольгуша… — губки дай, ну поцелуй глаза мне, — так много они плакали… но теперь и радостно могут смотреть на _с_ч_а_с_т_ь_е_ — в отдалении… и в каком же! и — _к_а_к_ же! Ты все почувствуешь. И боль, и любовь, и — вскрик.

Целую. Твой, только, и всегда. И. Ш.

Вот, на всякий случай, адрес доктора моего: Mr. S. Sieroff, 73, rue Erlanger, Paris 16. Зовут Сергей Михеевич (С. M. Серов).

92

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

4. XII.41

День Введения во Храм

4 ч. дня Пресв. Богородицы[175]

Радость мой, светик Оля, киса-а… — молился о тебе сегодня. 21 ноября… — горькое, о, какое сегодня! День скорби. В этот день, в ночь на это 21.XI (4.XII) видели мы с Олей в последний раз нашего мальчика. Это было в 20 году. Его взяли от нас большевики и увезли. Так и не увидали больше. А нас сковали в Алуште. Это была пытка, отчаянные попытки хоть что-нибудь узнать, снестись с Москвой, с Горьким426, с Феодосией. Это были конвульсии. Всегда с тех пор, — если была церковь, мы были в церкви. Молились о… будто живом еще! — Вчера я забыл, что канун, — в тревоге о тебе. Но сегодня рано поднялся, был у обедни. Вот, видишь: о _н_и_х-и-о нас молился и вынул просфоры. Птичка моя! Какое чудесное сегодня Евангелие! Я его очень люблю, этот простой, глубокий рассказ. И сегодня задумал, забыв: какое будет сегодня? И в чем смысл его для — _н_а_с? «Марфа и Мария»427! И так мне светло стало! Прояснило вдруг: такая бытовая, такая верная подробность! С виду — просто как! Зачем привел ее св. Лука? Как вспомнил? «Случай малый жизни» Его, _э_т_о_г_о_ выдумать нельзя. Так это не громко, не событийно. Это — _б_ы_л_о! И это врезалось в памяти. Частный случай — «в гостях». Это — сама Правда. Вот психологическое доказательство подлинности. Пришел в гости — и вот как просто случилось — маленькое, — и _о_б_и_д_а, чуть ревность! И — наставление. И — какое! Помните: есть земля, но — главное — есть _Н_е_б_о! _Д_у_х. Искания его. _Б_о_г. _С_в_е_т. _В_ы_с_о_т_ы. И — Любовь! «Мне любовь нужна, не лепешки твои, Марфа», Сердце твое нужно. Принимает все — и угощение — яства, и — _в_е_д_е_т. Мало сего: в этих нескольких строчках о быте — чудесный апофеоз-гимн: прославление Матери Света, Чудесной, — Материнства! Посторонняя, кто-то, свидетельница, — из гостей, конечно, или — прохожая, слышавшая ропот Марфы, и Его слова, — восклицает, _с_л_а_в_я_ Мать: «Благословенно чрево, носившее Тя, и сосцы…»428 Вот _о_с_в_я_щ_е_н_и_е_ любви земно-небесного (человеческого — для смертных) _а_к_т_а! Меня, сегодня, впервые — так озарило. И я… думал все время о тебе, о нас. Если бы такой святостью благословлена была наша любовь! Быт, радушие, угощение, и — все о Господе, _в_с_е_ Им пронизано, и большее _о_т_д_а_н_о_ Вечной Правде, Жизни Духа Любви! — Любви. Я всю любовь беру, и земную, — брак в Кане!429 Он любовался Его Марией! И — благословлено. Оля, помолись, приникни к Ней, к Нему! Помолись о нас!.. Милая, как ты близка мне, бесценная!

Моя «Арина Родионовна»430 все не приходит, — больна. Адреса ее не знаю, горе. Завтра наведу справки. Не хочу Елены, привык к новгородке, к ее «дозорам». Опять набил посуды, начудил в кухне, — не люблю плохих ресторанов, и в центр ехать — поздно было, от обедни. Но сыт, только в пюре картофельное вместо сгущенного бульона, из похожей бутылочки, — вкатил muscat! Ну, с сосисками сошло. И еще шоколадный крем, — как-то сумел сварить, — и — грушу с коньяком. Я, ведь, вроде рыжего Гараньки431 (из «Лета Господня»). И поглядел на себя со стороны, думая, как мой Василий Васильевич432: «Мудровать-то мудрует!». Бац! посыпалось. Смех.