И все — о тебе. Оттого и набил посуды.

Олёлька, принимай же селюкрин и — антигриппал. Ты, гадкая, не послушалась, не принимала вовремя! И — заболела. Я знаю. Хочу цветов послать — не замерзли бы. Я здоров. Получила «Старый Валаам»? Автографы пришлю, когда точно узнаю, какие мои книги получила, _в_с_е. Дай список. Целую лобик, глазки, губки, щечки, шейку, грудку, — все, все…..до последнего мизинчика на ножке. Всю. Понимаешь… _в_с_ю. Ох, Оля… о, какое томление! Ведь я тобой как бы восполняю все, на что имел право и силу в жизни, — и не взял: выбрал — славословие, как Мария. Но ведь Мария _о_б_о_ж_а_л_а!.. Это же — любовь ее! Все брошено. Сидела у ног — и _в_с_я_ в Нем. Я весь в тебе, в Тебе: в земной — и — творящей Сердцем. Весь — в твоем телесном облике — и весь с тобой, с _Т_о_б_о_й, _Д_у_ш_а! Олёк, дай губки, дай, дай… всю себя! О, как люблю!.. Нет у меня сил не крикнуть, как люблю!..

Дай мне весь порядок твоего обычного дня, — по часам, — чтобы я знал каждый час, где ты, что делаешь. Когда ложишься? Тепло ли одета? В шерстяном ли белье, на тельце есть ли теплое? Если да — никогда до теплых дней не оставляй шерстяного, _в_с_е_г_д_а, — и — ночью! В проклятой стране болотной — иначе нельзя, — все сырое: сердца, умишки, слова, чувства, _д_о_м_а!

Прячу лицо в складках твоей одежды, дышу тобой, буквально. Хочу дышать!

Целую. Твой Тоник — Иван — Ваня Шмелев

Я весь в бунте, от тебя! Никогда не было _т_а_к_о_г_о!

Какое запоздание, — и какой огонь! Что это?! Как ты _в_з_я_л_а!

93

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

5. ХII. 41

2 ч. дня

Встревожен твоей болезнью, девочка моя чудесная, радость, свет мой! Вчера запросил Сережу и маму, послал тебе, — много писал эти дни, — и все о тебе, во всем — Ты! Можно ли так — все сильней чувствовать, как ты дорога, как незаменима, как прекрасна! Олёль, пусть мама напишет мне, если тебе трудно. Я совсем здоров, не боюсь холода, — мне так тепло, (жарко!) — от одного _з_н_а_н_и_я, как ты любишь. Ура, сегодня заявилась «Арина Родионовна», ахнула на кавардак у меня, — «кто это у Вас набил посуды!» — «Я, Арина Родионовна, с _р_а_д_о_с_т_и!» Ну, да, с радости, что я люблю тебя, больнушка Олёк, что я — в тебе, в сердце, и ты — во мне! Ольга, _в_с_я!

О, я тебе расскажу невероятную историю — а она была! — и ты в сердце ее сбережешь. Т_а_к_и_х_ историй не было, думаю, ни у _к_о_г_о! Вот какой был твой Ваня! Дурак? Сумасброд? Чудак? или — это _г_о_т_о_в_и_л_с_я_ родиться писатель русский? Все это крепило меня — для будущего. Но и сколько же мучений было! Сейчас получил письмо. М. б. меня _в_ы_п_и_ш_у_т_ в Берлин. Оттуда буду хлопотать о лагерях. Какой, к черту, я русский писатель, если сам не увижу души русской, ее остатков после 24 лет ада у бесов?! Алеша Квартиров взял с собой мою карточку — м. б. ты скоро получишь. Изволь ответить, на каких духах остановился твой выбор. Я пошлю еще «L'heure bleue» и «Muguet». Не смей отмахиваться, — не лишай меня малой радости! Сейчас еду за новыми рамами для твоей мордашечки неизъяснимой. Затем — в Эмигрантский комитет433, по важному делу о поездке. А буду уже в Берлине хлопотать об Arnhem'e. Я бодр и — всегда ты — во мне, вливаешь в меня силы. Но… как же мне _п_и_с_а_т_ь_ хочется, — не меньше (или — чуть меньше!) — чем — _т_е_б_я! Но если бы ты была уже моей, — как бы я писал! Оля, киса… («ласкаюсь киской»!) — как ты умеешь, ласково — (и _ч_т_о_ же я за этим раскрываю в воображении!) — о, милая! Не могу написать, нельзя, не выдержит бумага (сгорит!), _к_а_к_ люблю! Олёк, _к_а_к_ бы прочитал тебе кусочки из «Солнца мертвых»! Плакал бы с тобой. Да разве это только?! Я бы тебе _с_ы_г_р_а_л_ _с_в_о_е! Оля, — дошло ли письмо, где я говорю тебе, отчего ты _т_а_к_а_я? Ты — от Церкви, и — от страстей. Люблю, душу тебя нежно в руках… Вчера доктор попробовал мое рукопожатие… — поразился. Стал крутить мне руки… и не мог свернуть, — я оказался сильней его. Ему 57 — и я ему шутя скрутил его руки. Это ты мне дала такую силу? Правда, я всегда упражнялся, — [1 сл. нрзб.] — 3 [1 сл. нрзб.] раза в день, когда еще «боролся с искушениями» («история Даши»!). Я расскажу… Сцена на кладбище Новодевичьего монастыря — небывалое. А сцена в июле (малиновое варение), когда Даша предстала… — не скажу. После, в _п_о_л_н_о_м_ рассказе. Если бы я написал этот роман, — его читал бы весь мир. Но… я не напишу: 1) не люблю писать со своей жизни, 2) жива Даша, (должно быть) 3) на очереди «Пути Небесные». Но ты будешь знать _в_с_е.

Сегодня утром твоя открытка — expres, 28-го XI. Знай, Оля: ни тени мысли — не должно быть у тебя, — что я не хочу писать, — я только этим и живу! Я — увидишь, — сколько писал тебе, с 26-го. Не разберешься.

Сегодня письмо из Берлина: зовут — на 2 мес.! — отогреваться от парижской ледяной квартиры! А я — несмотря на запрещение доктора — окачиваюсь ледяной водой. Но сегодня — в последний раз: на дворе теплей, только сырость, брр… — не терплю, как и ты, этого студня. Я люблю крепкий мороз, а свежо — я быстро согреваюсь… яркими представлениями — _т_е_б_я! Жгучая моя, солнце мое слепящее! Ольга… — Оль!..

Ну, надо ехать в центр, дела. Обнимаю, ласточка… («бровки — как ласточки»!) лелею сердцем, мыслью, тоской неусыпающей и… всем стремлением — только Ты! всегда! — Твой крепко, только, — Ваня

Спаси тебя, Господь, Оленька моя!

Будь здорова! Ешь больше!

Селюкрин — обязательно!

Прими «antigrippal»!

Не будь упрямкой,

капризкой, мнишкой…

и — злю-кой! Ты вся —

нежность, зло — не к

тебе! Ты — Свет и

лю-ба!

Твой И. Ш.

Remington-portative[176].

Моя машинка чинится — и вся будет

заново. Вот она и начнет петь «Пути».

Не лечилась лет 10. Пора и сдать.

Я без нее скучаю. Очень.

Но твое перо — спасение.

Всегда его целую, когда беру.

Почему?

И твои письма «с гриппом».

Никаких зараз не боюсь, а —

от тебя..! — это только

излечение _в_с_е_г_о, от

тебя! Губки..!

94

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной