Уста, только вчера лепетавшие униженные мольбы перед престолом деспота Папы, не могли сразу заговорить свободным языком с новой властью; не понимали эти люди, что нет такого «долга благодарности», который требовал бы национального самоотречения от народа, которому правовое государство вернуло отнятые человеческие права.

В начале октября депутация от всего римского населения пред­ставилась Виктору-Эммануилу, чтобы передать ему результат народ­ного плебисцита о присоединении Рима к королевству; в составе этой депутации был и представитель еврейской общины Самуил Алатри. Королевским декретом 13 октября и затем решением итальянской палаты депутатов (15 декабря) были отменены все правоограничения, связанные с религией и национальностью. Эмансипация в Риме была актом освобождения заключенных в буквальном смысле слова. Вышедши из мрачного гетто, евреи расселились по разным частям города; в старом квартале, на низком берегу Тибра, остались пре­имущественно бедняки. С течением времени здесь было снесено мно­го пришедших в ветхость домов, и только некоторые уцелевшие в прежнем виде закоулки сохранились на память о старом «доме раб­ства». Разброд обитателей гетто вызвал на первых порах и распад общины. От былой автономии эмансипированные отреклись с мо­мента наступления свободы. Еще в октябре 1870 г. старшины римс­кой общины объявили в особом циркуляре, что перемена гражданского положения влечет за собою и необходимость перемен в порядке самоуправления: отныне ведению общины под лежат лишь дела религи­озного культа и благотворительности. Но и в этих узких пределах заме­чалась полная дезорганизация: выходцы гетто устраивались на новых местах, каждый думал о себе, и не до переустройства общины было им в это переходное время. Только позже на развалинах старой общины воз­никла сеть новых религиозных и благотворительных учреждений.

Вообще в Италии небольшое еврейское население (35 тысяч) тонуло в общей массе. Ассимиляция делала огромные успехи в этой среде, где сразу совершился переход от бесправия к действитель­ному, а не бумажному только равноправию. Еврейское общество быстро вошло в гражданскую жизнь страны и забыло о том, что оно имеет, кроме общегражданских интересов, и свои националь­но-культурные. Обещание римских евреев, данное в момент осво­бождения, было исполнено добросовестно: «еврей» действитель­но отступил перед «итальянцем». Только в немногих умах свети­лись еще идеалы кружка С. Д. Луццато (выше, § 30). Ежемесячные журналы «Vessilo Israelitico» (с 1853 г.) и «Corriere Israelitico» (с 1863 г.), где появлялись и последние статьи Луццато, поддержива­ли интерес к еврейскому знанию и идеологии иудаизма. С новой идеологией выступил в это время ливорнский раввин Илия Бенамозег (1822—1900), оригинальный мыслитель, совмещавший в сво­ем уме философию с симпатиями к каббале. Еще в молодости он выступил с опровержением антикаббалистической книги «Ари Ногем» Леона Модены («Emat mafgia al Ari», 1855). Он писал много на еврейском и итальянском языках о разных проблемах религиозной философии, но в литературе оставил след только один из его трудов, изданный в Париже по-французски в 1867 году: «Morale juive et morale chretienne», в котором оспаривается мнение о превосходстве евангельской морали над «ветхозаветной». Путем подробного анализа автор доказывает, что все лучшее в Нагорной проповеди и в других поучениях Иисуса и апостолов имеется в Библии и талмудической Агаде, а прочее в Евангелиях представляет собою только догматаческую полемику с «гебраизмом». Бенамозег упрекает христианство в том, что оно сотворило Бога в образе человека в отличие от гебраизма, по которому человек создан по образу Божию. Христианство, говорит он, проповедует только братство отдельных людей, между тем как иудейские пророки проповедовали также братство народов — впрочем «в конце дней».

§ 51. Завершение политической эмансипации в Англии

Эмансипационная борьба, имевшая трагическую окраску в Риме, получила комический оттенок в Лондоне. Здесь важнейшие этапы эмансипации были пройдены уже в предыдущую эпоху: и гражданские и политические права признавались за евреями, их депутаты избирались в парламент, и весь «еврейский вопрос» сводился к тому, могут ли эти выборные депутаты занять свое место в парламенте без произнесения устарелой формулы христианской присяги. У порога палаты общин стоял избранник лондонского Сити, барон Лионель Ротшильд, и не мог войти туда только потому, что желал присягнуть по своей совести, а не по «совести христианина». Ярко обозначилось противоречие между живой волей народа и мертвой формулою, в которую ревнители старины старались вложить душу: символ «христианского государства». Год великих переворотов — 1848-й— ничего не изменил в Англии, стоявшей вне континентальных кризисов. Чтобы отменить нелепый закон в Англии, нужно было ждать, пока жизнь не доведет его до полного абсурда. Это ожидание длилось еще десять лет.

В эти годы повторялась прежняя комедия: либералы почти ежегодно вносили в парламент билль об изменении форму­лы присяги для евреев и сектантов, нижняя палата принимала его, а верхняя отвергала. Так было в 1849 и 1851 годах, когда билль был снова внесен либеральным министерством Джона Росселя. В после­дний раз раздался даже в палате лордов протест лорд-канцлера Тру­ро: «Некогда Бог ожесточил сердце Фараона, дабы он не отпустил израильтян из своей страны; надеюсь, что Бог не ожесточит сердце пэров Англии настолько, чтобы они не впустили израильтян в зако­нодательное собрание своей страны». Но запрет остался в силе. Ког­да Ротшильд, вновь избранный от Сити в члены нижней палаты в 1850 г., присягнул на Библии и опустил слова «по истинной вере хри­стианина», спикер заявил ему, что такая присяга недействительна, и предложил ему оставить палату. Через год такая же сцена повтори­лась с другим еврейским депутатом, олдерменом Давидом Саломонсом, избранным в Гринвиче. Но этот оказал сопротивление. После двукратного предложения спикера он оставил свое место среди де­путатов и стал за решеткой зала заседаний, поручив введшему его депутату защищать его право. В следующем заседании Саломонс сно­ва занял место среди депутатов и, несмотря на требование спикера, оставался в зале при обсуждении его личного вопроса. Предложение о дозволении присутствовать в зале заседаний депутату, принесше­му обязательную для его совести присягу, было отвергнуто, и Саломонсу пришлось удалиться. Перед уходом он с достоинством заявил, что действовал в силу глубокого убеждения в законности своего уча­стия в парламентской работе. Тем не менее особый суд приговорил его за непослушание к штрафу в 500 фунтов.

В одном из заседаний нижней палаты, где снова обсуждался ев­рейский вопрос, под видом общего билля о реформе парламентской присяги (25 мая 1854 г.), принял участие в дебатах и Вениамин Диз­раэли. Развивая высказанную им в 1847 году мысль (выше, § 31), Диз­раэли прибавил к ней характерный апофеоз еврейской нации: «Я за­щищаю равноправие евреев, потому что верю, что еврейская раса является одной из тех, которой человечество обязано чрезвычайно многим. И если я слышу, что допущение