Несмотря на то, что Лилья безумно устала, когда ложилась спать, она была уверена, что откроет глаза, как только Хампус вставит ключ в замок и откроет входную дверь. А до этого она будет лежать без сна и следить за каждым его шагом за дверью ее спальни.

Двигаться тихо он не умел от слова «совсем». Особенно когда возвращался домой после веселого вечера в «Палласе». Тогда он скорее напоминал барсука, который только что нашел контейнеры с мусором.

Но в этот раз она не проснулась. Возможно, она все еще была слишком измотана. Или он настолько старался не разбудить ее, что действительно преуспел в этом. В таком случае, его, конечно, мучила совесть, но она хорошо знала его, и была уверена, что совесть замолчит, как только он проспится.

Но… Она же уже проснулась. Или нет? Она все еще лежала в кровати и спала?

Она потянулась к сотовому телефону на тумбочке, чтобы посмотреть, сколько времени, но не смогла до него достать, как будто кто-то отодвинул тумбочку от кровати. Или это просто ее рука не могла пошевелиться? Трудно сказать.

В любом случае, было больно, болели как запястья, так и лодыжки, и даже рот. Как будто она была связана, но это было не так. По крайней мере, она ничего такого не заметила. И что это был за запах, который она чувствовала? Он был настолько пронизывающим и сильным, что у нее закружилась голова и становилось все труднее и труднее сфокусировать взгляд.

Должно быть, именно этот запах разбудил ее. Какого черта он делает? Она ничего не понимала и попыталась встать, но не смогла, как будто что-то удерживало ее.

И тут она услышала смех. Или, может быть, это было больше похоже на хихиканье и шепот. А потом еще этот шепот. Точно… Какого черта? Внезапно она все поняла.

Это был запах краски из баллончика.

Но откуда?

Она снова попыталась встать, но сумела лишь приподнять голову. Этого было достаточно, чтобы увидеть, как Хампус и двое его друзей рисуют баллончиком большую свастику на одной из стен спальни. Она крикнула им, чтобы они остановились, но вышло только невнятное бормотание.

Один из двух парней обернулся и указал на нее.

— Смотри, она проснулась.

Хампус обернулся, держа в руке баллончик, и рассмеялся так, что темно-коричневый пакетик табака, скользивший по зубам, стал похож на расщелину между зубами.

— Привет, детка! Папа дома. — Он кивнул в сторону свастики. — А ты как думаешь? Будет здорово, правда? Я подумал, что, черт побери, лучше пойти ва-банк, посмотрим, как легко будет потом продать дом.

— Хамп, где сортир? — спросил второй дружок.

— Ты что, ослеп? В углу, конечно, — сказал Хампус, возвращаясь к баллончику с красной краской, в то время как его приятель смеясь расстегнул ширинку, встал в угол и помочился так, что брызги разлетелись далеко по стенам.

У него была осечка, или что это было? Она сделала еще одну попытку крикнуть им, чтобы остановились, но единственное, что вылетело у нее изо рта, была слюна.

— Эй, там кто-то что-то пропищал? — Хампус снова повернулся к ней и приложил руку к уху. — Нет, по-видимому, нет. А обычно у тебя ведь так хорошо получается открывать рот и приводить свои гребаные политкорректные аргументы, чтобы все было так, как ты хочешь. Но теперь ты уже не такая дерзкая. Не такой крутой сотрудник полиции, который никого не боится. Но знаешь что? Ты даже какая-то трогательная, когда лежишь и бормочешь себе в кляп, пытаясь понять, что, черт возьми, происходит. — Он залез на кровать и сел прямо на нее. — Ты думаешь, что можешь просто взять и избавиться от меня. Что можно просто написать маленькое письмо, и все кончено. Но все далеко не так просто. Потому что как бы сильно ты ни хотела уйти от меня и потрахаться с этим чертовым Фабианом Риском, или как там его, мать его. — Он встряхнул баллончик, сорвал с нее одеяло… — Ты принадлежишь мне! — Он начал распылять краску прямо на ее пижаму. Сначала сделал два больших красных круга на каждой груди, потом поставил точки посередине. — Ты отказываешься краситься, кроме тех случаев, когда тебя немного проучили, конечно. А теперь посмотри, как тебе идет немного яркости, — Хампус побрызгал еще ниже.

Она попыталась высвободиться, но не смогла ничего сделать, кроме как наблюдать, как он нарисовал спреем пупок, более узкую талию и бедра прямо на постельном белье.

— Черт, ты становишься действительно горячей. Кликен! Иди сюда и посмотри, — продолжал он и нарисовал вагину у нее между ног.

Один из его друзей встал у нее за головой.

— Ух ты, какой лакомый кусочек. — Он склонился над ней и так сильно сжал ее выделенные краской груди, что стало больно.

Хампус выкинул баллончик.

— Кажется, пришло время повеселиться по-настоящему! — Он схватился за верхнюю часть пижамы и разорвал ее так, чтобы она услышала, как пуговицы упали на пол.

Она оставила попытки кричать и вместо этого зажмурила глаза в надежде, что этот кошмар скоро закончится. Но он не закончился. Напротив, она почувствовала, как он сорвал с нее пижамные штаны и провел рукой по внутренней стороне бедра. Только не это — единственное, что она смогла подумать.

У Хампуса имелась темная сторона личности, она знала это, но это было что-то совершенно другое. Это просто не могло быть правдой. Но когда она почувствовала, как он засунул в нее палец, то поняла, что надеяться бесполезно.

— Она просыпается, — вдруг послышался голос, который не принадлежал ни Хампусу, ни одному из его дружков, и тогда она наконец поняла. — Может, дать ей еще дозу?

Ей приснился сон. Это были вовсе не Хампус и его друзья. Только сейчас она проснулась и поняла, что реальность, в которой она оказалась, была еще хуже.

— Нет, с чего бы это? — послышался другой голос. — Мы уже почти закончили.

Хотя на самом деле ей не хотелось этого делать, она открыла глаза, и действительно, сверху на ней сидел совсем не Хампус. Этот кто-то вытащил палец, чтобы понюхать. Это был Адольф Гитлер или кто-то в маске Гитлера вместо лица. Кто-то с бородой и длинными волосами, одетый в потертый джинсовый жилет, и она могла видеть татуировку Терминатора у него на шее.