– Думаю, мы тоже для них в диковинку, – задумчиво говорит Ния. – Наверное, свой народ им кажется уж слишком будничным в сравнении.

– Ой, Ния.

Бин интересно не возможное, а настоящее, поэтому она спрашивает:

– Что он сказал? Когда ты его выпустила?

– Немногое.

Ния беспокойно смотрит на меня:

– Как добрался?

– Целым и невредимым, – заверяю я и тут вижу на пороге кухни Маму в фартуке, руки в боки.

– Рэя!

Я с улыбкой подхожу к ней, но она в ответ не улыбается, только протягивает ко мне руку. Я берусь за нее, и меня затаскивают в горячие объятия. В кухне Папа медленно поднимается на ноги, потерянно встает у низкого стола. Он кажется внезапно, необъяснимо постаревшим.

– Думал уж идти тебя искать, – говорит сиплым голосом. – Если б скоро не вернулась. Никогда больше не давай мне позволять тебе такого.

– Да, Папа.

Тут Мама, до того странно молчаливая, принимается распекать всех виноватых, включая себя, и заканчивает прямым наказом отцу никогда больше не впускать фейри в дом.

– Но, родная, он ведь купил лучших лошадей. Уверен, что станет ими хвастаться. Не можем ведь мы грубить и отказывать фейри, если они явятся к нам на порог. Разозленный фейри хуже лесного пожара.

– Ну прекрасно, – говорит Мама. – Всех теперь, что ли, в пояса зашивать?

Позже этим вечером, когда я собираюсь ко сну, Ния поднимается в нашу комнату.

– Я нашла что-то в твоей сумке, – говорит мне. – Наверное то, что дал тебе верин Камнегрив.

– Что же?

Я смотрю на нее. Подарки сестрам я уже передала, слова для Нии всех заинтересовали, а каменная лошадка повеселила. В свой маленький походный мешок я даже не заглядывала, в нем оставались только пустая фляга да тряпица от сыра. И я точно не замечала ничего другого, когда доставала воду или кусочек еды пожевать на пути домой.

– Поглядим, – говорит Бин, возникая рядом.

– Вот. – Ния протягивает мне узкий предмет, чуть длиннее ладони. Костяной нож, каких я не видела раньше: рукоятка украшена ониксом и перламутром, клинок слоновой кости – острый как сталь, с резным витиеватым цветочным узором, текущим вдоль лезвия.

– Странные у него представления о подарках, – высказывает Бин. – Мелкие каменные лошадки да сколотые кухонные ножики – он даже не железный.

– Не думаю, что он стал бы носить железо, – замечает Ния.

– Да, – соглашаюсь я, вертя в руках нож.

Этот клинок – дитя времени и мастерства, настоящая драгоценность. Он ничуть не похож на старую кухонную утварь – и все же Бин в точности описала тот нож, что я видела вечером на равнинах, тот, что протягивал на ладони Камнегрив.

– Ты отказалась, когда он пытался тебе его подарить, да? – понимает Ния, глядя на меня.

Я качаю головой, поражаясь тому, что даже она не видит его настоящего облика.

– Вот тебе и фейри.

Бин ухмыляется:

– Это он тебя проучил. Хотела бы я уметь проворачивать такие штучки.

– Я рада, что не умеешь. Хорошо бы и он тоже не мог.

– Хорошо бы ты не ненавидела его так из-за меня, – говорит Ния, уходя переодеваться из юбки и туники. – Он же оказался вполне ничего.

Я кладу костяной нож на пол рядом с матрасом и заползаю в постель.

– Я его не ненавижу, – отвечаю сестре.

Вспоминаю фейри и то, как его губы складывались в слово «калека», и понимаю, что ненавижу только свою вывернутую ногу, кривую лодыжку и неуклюжую походку. Понимаю всю правду: я невзлюбила его из-за красоты, из-за ловкости, изящества и совершенства черт, из-за всего, о чем сама не могу и мечтать.

– Не думаю, что ты понравилась ему в том смысле, о каком говорила Бин, – продолжает Ния, натягивая сорочку. – Но, по-моему, ты ему показалась самой интересной из нас троих. Хотя я и сумела зашить его в кружок.

Бин пролезает в свой угол, заворачивается в одеяла.

– И хотя я даже не спалила картошку.

Я глотаю смешок, Ния задувает свечу и забирается между нами.

– Он умный, – говорит, зевая.

Бин только фыркает. Ее не очень-то впечатлил подарок фейри. Мама предложила повесить лошадку на шнурок и носить как кулон, и Бин без восторга согласилась. Я подозреваю, что Мама не хуже моего знает, что в маленькой фигурке скрыто намного больше, чем мы видим. И думаю, что в свое время Бин откроет ее тайну.

Лежа теперь без сна, я думаю о том, что сказал Камнегрив перед раздачей долгов. Нужно иногда быть к себе добрее. Костяной нож чуть заметно белеет во тьме комнаты. Он здорово подобрал подарки для того, кто едва успел нас узнать. Я протягиваю ладонь и касаюсь ножа, его прохладной и гладкой рукояти. Это мои мысли и доводы он обернул против меня, назвав меня словом, которое я приняла как собственное имя; которым себя заклеймила. Словом, что ранит глубже костяного клинка.

Смогу ли я вырезать из себя это слово, сумею ли его забыть? Возможно, он сказал правду, и мне стоит попробовать быть добрее к себе. Возможно, этот нож станет напоминанием, поможет мне разглядеть в себе что-то, кроме несчастной косолапости. И, думаю я с улыбкой, будет со мной в другой раз, когда я снова слепо шагну навстречу опасности.

– Доброй ночи, – бормочет Ния, переворачиваясь и утаскивая одеяло. Бин тоже что-то бубнит.

– Сладких снов, – шепчу я в ответ, полная благодарности за сумрачную комнату и за любовь сестренок.