Шрифт:
Закладка:
– О, Гери! – восклицает он. – Ты гений.
«Для того, чтобы сегодня пустить волну в глобальном пруду культуры зрелища, – проницательно замечает исследователь Хэл Фостер, – понадобится метнуть в него целую скалу – возможно, размерами не меньше, чем сам музей Гуггенхайма в Бильбао, и в этом деле такой архитектор, как Гери, при поддержке таких заказчиков, как Гуггенхайм или DG Bank, имеет очевидное преимущество перед художниками в других медиа. Подобные заказчики чувствительны по части капитала их бренда на мировом рынке – Гуггенхайм отчасти сам превратился в капитал бренда, который продает в свою очередь корпорациям и правительствам; в этих условиях предпочтение отдается архитектору, который в состоянии создать такое здание, которое будет иметь хождение в средствах массовой информации как логотип»[240]. Вспомним о Бильбао сегодня: город невозможно отделить от постройки Гери. Гуггенхайм покорно занял место на городских дорожных знаках: логотип высотой в двадцать сантиметров мгновенно узнаваем на скорости сорок миль в час.
Здания Фрэнка Гери – глубоко визуальный опыт, то, что Фостер величает «ошеломленной субъективностью»[241]. Вся их привлекательность заключена в предвкушении, которое заканчивается, как только ты добираешься на место. Правда, личное знакомство с теми, кого столь долго видел в двух измерениях, может разочаровать. Облик его зданий предполагает, что скульптурные формы их внешней оболочки находят отражение в интерьерах. Но это не всегда случается. За вздымающимися утесами фасадов часто скрываются довольно обыкновенные постройки. Прикоснитесь к колоннам, поддерживающим потолок главного атриума в музее Гуггенхайма в Бильбао: они пустотелые и скрывают в себе стальные балки. Это об искусственности, театральности. У построек, как мне кажется, много общего с декорированными сараями Роберта Вентури.
– Я всегда думал, что Боб был на чем-то помешан. Мне не нравилось, во что это у него выливалось. А ему не нравилось, во что это выливалось у меня. Но мы по-настоящему хорошие друзья. Я за него умру, и он тоже меня прикроет от пули.
– …Наверное, я пытаюсь облегчить [архитектуру], сделать ее более доступной, менее понтификальной, – продолжает Гери. – Я не люблю выступать перед аудиторией на тему того, что «вы должны жить так-то и так-то, поскольку существует интеллектуальный конструкт, который утверждает, что вы должны жить так-то и так-то». У нас демократия: они могут делать, что пожелают, а я не собираюсь подсовывать идеи, как им жить. Придумают сами. Это их реакция, и это важно. Я не Мис и не Фрэнк Ллойд Райт, которые расставляли стулья в одном и том же месте. (Нахмурившись, старается выровнять под собой стул, словно впадая в обсессивно-компульсивное расстройство.) Что-то вроде того; и вот, ты уже обязан использовать их стулья. Я ничего такого не делаю. Фактически я устраняюсь. Я хочу, чтобы люди, въезжая в дома, делали бы их своими. Их дело, если они пожелают купить диван в стиле Людовика XIV или что-то другое… Всё для того, чтобы угодить людям. Для того, чтобы сделать жизнь людей богаче. Если ты этого не можешь, зачем за это браться? И это принесло результат. Оказалось, что это повышает финансовый результат. Это взаимодействие на эмоциональном уровне, понимаешь? Словно читаешь книгу и знаешь, что узнаёшь что-то. Я хочу спросить: что ты чувствуешь, когда входишь в Шартрский собор? Я опускаюсь на колени, получив эмоциональный заряд. Это как смотреть на картину, которая западает, заходит. Они уже имели намерение поставить меня на колени. И это получается.
– Я просто хочу вызвать чувство – радости и гордости. Удобства. Я словно говорю им: «Я вас уважаю. В моих интересах – делать для вас вещи лучше, приятнее». Это ошеломляет: в течение одной секунды можно выйти на связь с таким множеством людей. Это пугает. И ты можешь получить обратную связь.
В конце концов, это всё ради того, чтобы делать здания похожими на людей. Гери хочет, чтобы его постройки говорили с нами. Он и его постройки просто желают, чтобы их понимали.
Архитектор-предприниматель
Фрэнк Гери изо всех сил стремится сохранить в своей работе что-то от той свободы, которую он испытывал в 1978 году, когда отбросил одновременно и свои профессиональные оковы, и оболочку семейного дома в духе голландского колониального стиля. Архитектура, особенно в масштабе художественной галереи или концертного зала, сложна, ошеломляюще сложна, и поиски ее нового языка шли у Гери рука об руку с поисками процесса ее созидания: не только в том, что касается изощренной инженерии, необходимой для того, чтобы поддерживать конструкцию, но и самого метода работы, который сохранял бы творческую свободу автора.
Его рабочий метод послужил основой для легенды.
– Вот как я это делаю, – начинает он. – Я занимаюсь с клиентом. Я изучаю задачу, я постигаю ее. Одновременно я определяю ее масштаб, бюджет, характер участка, потребности заказчика, всё-всё-всё. Я разбираюсь во всём этом. И тут бывает много рисунков. Одни я бросаю, другие начинаю. Ибо на этом этапе – я называю его магазин сладостей – я в магазине сладостей. Теперь я могу реагировать на всё, поскольку всё знаю.
Сначала идут эскизы.
– Эскизы – это координации руки и глаза, так что здесь есть кое-что, чего тебе не понять. Я словно котенок, который гоняется за веревочкой. Куда она, туда и я. Первый набросок, который я сделал для Бильбао – еще в гостинице, до того, как получил эту работу – если взглянуть на него и потом на здание, можно удивиться, почему на всё это потребовалось так офигенно много времени.
После он вместе со своей командой выполняют бесчисленные макеты из картона, дерева, стекла, пластмассы – загромождающие теперь вокруг нас всё свободное пространство. Только когда он чувствует, что уже близко, он обращается к компьютеру, и то для того лишь, чтобы оцифровать макет и повторить его на экране.
Более двух десятилетий назад Гери приобрел компьютерную программу, созданную французской аэрокомпанией «Дассо» для разработки истребителя «Мираж» и приспособил ее для решения вспомогательных задач при проектировании своих построек. Не столь быстрая CATIA[242] позволяет преобразовывать трехмерные макеты, выполненные им от
