Шрифт:
Закладка:
— Мне тоже так показалось, — кивнул Коффин.
Широкое лицо Вулфа расплылось в улыбке.
— Ну хорошо, допустим, что колонию все-таки основали. Вы сами остались бы в ней жить?
— Боже упаси! — Коффин дернулся как ужаленный.
— Почему? Вы ведь так настойчиво стремитесь ее основать!
— Потому… потому что я космолетчик. Мое дело — межзвездные экспедиции, а не пахота или добыча полезных ископаемых. Снаряжать же свои собственные корабли и отправлять их в космос Рустам сможет разве только через несколько поколений. У колонистов и без того забот будет по горло. Мне казалось, что колония была бы благом для всего человечества; что касается моих личных интересов — я, в конце концов, астронавт, а не колонист.
— Вот именно. А я торговец мануфактурой. А мой сосед Израиль Штейн считает космические экспедиции грандиозным предприятием, но сам лично преподает в музыкальной школе. Мой друг Джон О'Малли — специалист по химии белков, человек для колонии весьма полезный. Кроме того, он отличный ныряльщик за жемчугом, а однажды спустил на сафари сбережения нескольких лет. Но его жена мечтает о престижной профессии для своих детей. А другие слишком любят комфорт, либо попросту боятся, либо не хотят отрываться от своих корней. Горсточки людей, которые захотят и смогут лететь, будет явно недостаточно, чтобы финансировать полет. Quod erat demonstrandum[169].
— Похоже, вы правы. — Коффин не отрывал глаз от донышка пустого бокала. — Все это я и сам уже понял, — сказал он после паузы, медленно и трудно выговаривая слова. — Как ни прискорбно, приходится признать, что моя профессия на грани вымирания. А ничего другого я не умею. Больше того, я и детей своих, если они у меня будут, мечтал увидеть космолетчиками. Потому что в жены я смогу взять только кого-то из Сообщества астронавтов. В других кругах, по-моему, нормальных семей уже не осталось… — Он осекся.
— Я понял, — насмешливо, но без сарказма отозвался Вулф. — Вы приносите мне извинения. Не стоит. Времена меняются, а вы выпали из временного потока. Я не стану вдаваться в подробности о том, что моя старшая дочь — любовница Блюстителя, и не хочу напрочь шокировать вас искренним заявлением, что меня это нимало не волнует. Ибо на Земле сейчас происходят куда более существенные перемены, которые я очень не одобряю. И я пригласил вас к себе сегодня главным образом из-за них.
— Что? — Коффин удивленно поднял голову.
Вулф лукаво подмигнул ему:
— Думаю, ужин уже готов. Пойдемте, капитан. — Он снова взял астронавта за руку. — Ваша лекция была восхитительно лаконичной и насыщенной фактами, но мне хотелось бы услышать более подробное описание. На что похож Рустам, какое оборудование потребуется для основания минимальной колонии, примерные издержки… словом, обо всем. Сдается мне, что вам куда интереснее вести деловую беседу, нежели обмениваться пустыми любезностями. Что ж — не упускайте случая!
Глава 3
Даже среди почитателей Торвальда Анкера многие удивились бы, узнай они, что он еще жив. Философ родился сто лет назад и никогда не был настолько богат, чтобы по-настоящему заботиться о своем здоровье. Он позволял смышленым, но бедным мальчишкам сидеть у своих ног и задавать вопросы, отказывая в этом состоятельным оболтусам, готовым заплатить любые деньги. Так что, само собой, он должен был уже умереть.
Его труды также давали все основания для подобной уверенности. Главная книга, дискуссии о которой не прекращались и по сей день, насчитывала уже шестьдесят лет от роду. Последний труд — небольшой томик эссе, изданный двадцать лет назад, казался ныне изящным анахронизмом: так легок был его слог и так отточенны мысли, как будто на Земле еще существовала какая-то страна или парочка стран, не забывшие о свободе слова. После выхода в свет последней книги Анкер безвылазно жил в домике на берегу Согнефьорда, избегая славы, к которой никогда не стремился. Район фьорда представлял собой осколок прежних времен. Его немногочисленное население своими силами добывало средства к существованию, изъяснялось неторопливо и прекрасным языком, а также заботилось об образовании своих детей. Анкер преподавал несколько часов в день в начальной школе, получая взамен еду и порядок в доме, а прочие часы делил между садом и заключительной книгой.
Ранним летним утром, когда на розах еще блестели капельки росы, он вошел в свой дом. Дом стоял здесь уже несколько столетий — крытая красной черепицей крыша, увитые плющом стены… Глянешь вниз — там лишь ветер, да солнце, да скалы, расцвеченные пятнышками дикорастущих цветов, да одно-единственное дерево. И, только приглядевшись попристальнее, на глубине нескольких сотен метров различишь утес и облако, отраженное водами фьорда. А за окном рабочего кабинета то и дело мелькают чайки.
Анкер уселся за стол. Отдохнул немного, подперев подбородок ладонью. Восхождение было долгим, от самой кромки воды, и по пути он то и дело останавливался, чтобы перевести дух. Его длинное иссохшее тело стало таким прозрачным, что, казалось, солнечные лучи струились прямо сквозь него. Зато оно почти не нуждалось во сне, и когда приходило время белых ночей — «небо было как белые розы», как сказал какой-то поэт, — старика непреодолимо тянуло на берег.
Ну да ладно. Он вздохнул, убрал упавшую на лоб прядь волос и включил пишущую машинку. Первым в стопке корреспонденции лежало письмо от юного Хираямы. Не просто прекрасно написанное письмо — в нем чувствовалось неподдельное желание общения, а это самое главное. Анкер не был против видеофона как такового, но считал своим долгом обходиться без оного, и не только потому, что аппарат вечно сбивает с мыслей. Молодые люди, желавшие общаться с Анкером, вынуждены были прибегать к письму, а письмо дисциплинирует ум не хуже беседы, если це лучше. К сожалению, эпистолярное искусство на Земле осталось уделом немногих.
Пальцы философа побежали по клавишам.
«Мой дорогой Сабуро!
Благодарю Вас за доверие, хотя и боюсь,
