Посмотрев на стихи основателя библиотеки, по-прежнему висевшие в рамочке на стене, книжник сдержанно распрощался с бывшими наставниками и направился в госпиталь.

На сердце становилось всё тяжелее и тяжелее.

***

— Выпить хочешь? — выслушав Белемира, предложил молодой знахарь, встречавший посетителей в госпитале.

— Нет, — с трудом ответил бледный и заливавшийся потом сын Бельдир.

— Я никому не скажу, — прошептал лекарь. — Выпей. Легче станет.

— Нет, — отрезал Белемир. — проводи меня к матери.

Потянулись коридоры и лестницы, всё смешалось и размылось, начало покачиваться, а потом открылась дверь.

И мир разделился на две части: до встречи и после.

Безумно улыбавшаяся старуха, сидевшая на стуле, выпучив глаза, задрыгала ногами, захлопала в ладоши и завопила:

— Папа! Папа! Гостинцы принёс?

— Здравствуй, мама, — через силу выдавил давно заготовленные слова Белемир.

— Какая я тебе мама? — возмутилась Бельдир. — Я своих сыночков и дочек, — трясущаяся ладонь начала гладить невидимые головы на уровне колен, — своими руками убила. Пять мальчиков и три девочки. Всех убила. Палку между ног тык — и нет мальчика, тык — и нету девочки. Тык! И всё. Больно! У-у, кровь струёй! А, фу!

Знахари, находившиеся рядом с безумной женщиной, посмотрели на ошарашенного Белемира.

— Проводить до выхода? — спросил юный лекарь, показавший путь до палаты.

Сын Бельдир схватился за воротник, за лицо, сцепил руки, вытер ладонями лоб и шею.

— Мама, — выдохнул он, — это я — Белемир. Ты меня не убила.

— Я всех убила, — деловито сообщила безумная, — зато у меня есть папа и вну-у-чек.

— Внучек? — сын Бельдир вопросительно посмотрел на знахарей, и те указали на свёрнутое полотенце. — А, внучек. Хорошо. У тебя большая семья. Поедешь домой?

Женщина пуще прежнего выпучила глаза и вдруг зарыдала, словно младенец.

— Борон и Баранор меня будут обыгрывать! — принялась она жаловаться. — А дед не вступится! Дядя меня накажет! И тётя отругает! Она вечно меня ругает! Она злая! Злая! Злая! А где мама?

— Так ты поедешь домой?

Бельдир замерла, потом сделала знак подождать.

— Вну-учек, — схватилась она за свёрток, принялась его целовать. — Поедем. Поедем!

И Белемир заплакал.

Примечание к части Цитируется песня «Любэ» «Дорога»

Примечание к части Мем смешной, а ситуация страшная.

Я про название, да. Призрак Барана

Даже в зашторенное окно проникали тёплые розовые лучи рассвета, и Брегор, проснувшись, попытался приподняться на локтях и согнуть ноги. Было больно, однако тело требовало поменять положение — затекло всё, что могло, спина неприятно чесалась.

Коротко застонав сквозь стиснутые зубы, видя, как темнеет перед глазами, юноша лёг удобнее и снова попытался воспроизвести в голове события того дня, когда чуть не распрощался с жизнью. Кто же был рядом? Кто ударил ножом? С оружием пришли многие, но чтобы кто-то его обнажал… Может, случайно? Однако лекари утверждали, будто ранивший бил наверняка, просто что-то помешало точному удару, поэтому печень осталась цела.

— Сильно болит? — спросила Ауриэль, тихо сидевшая в углу и что-то читавшая. — Травок дать?

— Да, — прошептал Брегор, с усталостью и страхом осознавая, что сейчас снова будут менять бинты. В такие моменты хотелось умереть, только бы прекратить всё это. — Леди, — отчаявшееся сознание, похоже, начало хвататься за жизнь, поэтому принялось подкидывать идеи, — пусть ко мне позовут Мельдир. С пирожками. Как тогда, на пожаре. Она через два дома живёт.

Уверенный, что сказал исчерпывающую информацию, внук вождя почувствовал, как снова засыпает даже без травяного настоя и отвара из коры и корешков — сказалось удобное положение тела. На мгновение стало хорошо и легко, а потом накрыла темнота.

***

Только и твердившая дни напролёт «Мой бедный мальчик» супруга Боромира, узнав, что рана заживает хорошо, немного взбодрилась и обрела способность оценивать ситуацию.

Теперь женщина замечала вечно запертую дверь в комнату свёкра, который ни с кем не разговаривал, никого не впускал и требовал оставлять ему еду у порога.

Замечала она и мужа, который только и делал, что проверял численность охраны вокруг дома, а сам, заливая страх крепким вином, пытался вспомнить, как владеть оружием, отчего стены в гостевом зале превратились в щепки.

А ещё невестка вождя замечала взгляды слуг. Эти люди выжидали. Затаились. Никто из них не собирался погибать за своих господ, и осуждать за подобное простых кухарок и поломоек было нельзя, однако существовала более серьёзная проблема: слуги знали все входы и выходы в дом, имели доступ ко всем ключам. Что им стоит в случае перевеса сил мятежников открыть заднюю дверь? А можно впустить врагов в погреб и отравить запасы…

От подобных размышлений становилось невыносимо страшно, вспоминалось предложение Аданэль жить у неё, однако супруга Боромира, оставив сроднице младшую дочь, вернулась домой — хоть кто-то ведь должен хранить верность до конца. Пусть это неразумно, но какой тогда смысл в брачной клятве, написанной для Фирьяр Народом Звёзд?

***

— Эльфы не будут охранять нас вечно, — сказал вслух Борон, обращаясь к маленькому изображению матери.

Картина в изящной серебряной раме неизменно стояла на столе уже много лет, с тех пор, как Солнушка — так называла её родня — навеки уснула. На портрете женщина была молодой и красивой, немного задумчивой и будто бы усталой. Борон помнил, как эльфийка со сложным именем и золотыми волосами рисовала его мать, когда та носила под сердцем четвёртого ребёнка. Солнушка чувствовала себя хорошо, не говорила, что боится родов, однако порой уходила в себя и задумчиво сидела у окна, забывая о делах.

Такой она и вышла на портрете. Картина выглядела живой, казалось, будто губы и глаза женщины едва заметно двигаются, а значит, с умершей родительницей можно поговорить. Солнушка всегда была добрая и мудрая, всё прощала, никогда не корила всерьёз или со злобой. Плакала порой, и слёзы её вразумляли лучше любых