Парфен Иваныч налил в стакан водки, выпил и, нюхая огурец, бойко сказал:

– Приезжаю я в Катеренбург. Ныне Свердловск. Есть такой знаменитый город.

– Тыр, тыр языком. Словошлеп! – крикнули на него бабы. – Твое знаем. Дай Анфима послушать.

Лицо у Парфена Иваныча стало кислым, он отложил огурец и обиженно отодвинулся от стола. Дыша Лиде в лицо водкой и табаком, пожаловался:

– У бабы ум, что выстрел. Известно дело. Слова наперед смысла. Зачем только газеты выписывают. Какое ваше мнение?

Лида промолчала.

Вошел старик Елохов, поцеловал Анфима.

– Немчя хоть единого убил? – спросил он строго.

– Не знаю, дед, не считал, – рассмеялся Анфим. – Стрелять приходилось.

– Ну а Гитлера, как его звать, самого-то не видел?

– Не видел.

– Не подходит, значит, близко, боится осколка.

– То-оч-но, дед, – кивнул Анфим головой.

– Ну а правда это, что он под землей себя спрятал, а сверху подушек накидал, чтобы бомбе падать было мягче. У всех германок собрал по подушке. Правда это или так?

И старик, не ожидая ответа, рассмеялся, помолодев, и сел к столу.

– И это тоже возможно, дед, – сказал Анфим.

– Ну а на чем же германки спят? Под голову-то что себе стелют?

– А пусть их! – сказал Анфим. – Нам-то что за них беспокоиться.

– А жену-то он тоже с собой спрятал? А? Детей-то?

– Он, говорят, неженатый.

– Вот как, – сказал дед. – Что же он, из скопцов, что ли? Или горбатый? Форму-то он какую носит?

Пили чай с шаньгами. Бабы спрашивали Анфима про войну. Девки хохотали смущенно и шептались. Старик Елохов глядел в окно. Анфим что-то рассказывал интересное, это было видно по оживленным лицам. Но тетя Дуня не слушала и счастливо плакала.

– Приезжаю я в Катеренбург. Ноне Свердловск, – подсел к Лиде Парфен Иваныч и дышал водкой и табаком прямо ей в лицо. – Сажусь, конечно, в трамвай.

Лида слушала пьяного Парфена Иваныча с трудом, только чтоб его не обидеть, а самой хотелось подойти ближе к Анфиму, послушать, что он рассказывает. Но подошла не к нему, а к тете Дуне и обняла ее.

Глава восемнадцатая

Посмотрела Лида в тети-Дунино окно: стоят девять девок, ждут, когда проснется Анфим.

А за девками гора большая, летняя, светло-зеленая от полей. Над девками высоко летят птицы.

Прибежали дети, Ваня с Галей, звали в лес.

– Мама, помнишь, ты же обещала?

– А вы сходитя, – взяла сторону детей тетя Дуня. – Ягод сегодня много.

Взяли берестяной туяс, пахнувший брагой. Вышли. А девки, все девять, уже сидели на скамейке и пели, как ночью. Над зеленой горой висело синее облако, словно вымазанное в голубице. Лес чернел.

Свернули влево, к Кузьминке.

Неслась речка. Над водой висели две жерди, заменявшие мост. Вода клокотала. Лида перенесла Ваню. А Галя заплакала, дурочка, подумала, что ее забудут на том берегу.

Дети бежали по траве. Вдруг сразу лес со всех сторон. То круглые черные пихты, то острые ели. Повеяло холодом. Что-то белело. Лида подумала: снег. Подымалась круто гора, карабкались обгорелые деревья.

– Мама, а мы не заблудимся? – спросил Ваня.

– Нет, а ты, оказывается, трус.

Пахло мхом. Лида наклонилась. Висели отпотевшие, синие, как иней, еще твердые ягоды голубицы.

Вытащили тугую крышку туяса. Бросили на дно первые ягоды. Из туяса повеяло, как из колодца, сыростью и глубиной.

Из-за горы вышли школьники с корзинками и поздоровались хором:

– Здорово-те, Лидия Николаевна.

– Не здорово-те, а здравствуйте, – поправила их Лида. И подумала привычно, как в школе: «Учатся хорошо, читают правильно, а говорят как старухи. Это потому, что педагоги не обращают внимания на разговорный язык».

Возвращались. Все стало далеким: красный закат, и деревья, и особенно кирпичная труба ЗакамТЭЦ.

Речка неслась под жердями. Из воды выступали белые камни. Лида крепче прижала Галю и подумала: «Если закружится голова, надо прыгать, лучше прыгнуть с ребенком, чем упасть».

Ваня ждал на том берегу. Ему показалось, что за кустом стоит волк.

– Волки бегают только зимой.

– А летом они где?

Лида промолчала. Она и сама не знала, где летом волки. Наверно, убегают дальше в лес.

Легкий, как кузнечик, стук прыгал в кустах и отдавался в сердце. На траве, подложив под себя ноги, сидел Парфен Иваныч и, поплевывая на молоток, отбивал косу.

– Здравствуйтя, – сказал он.

– Не здравствуйтя, а здравствуйте, – чуть по привычке не поправила его Лида. И рассмеялась от стыда.

Парфен Иваныч поглядел на нее своими увядшими, как смородина на рынке, глазами.

– Много? – Подошла, вихляя туловищем, тетя Дуня и заглянула в туяс. – Мало-то как. И пирога испекчи не с чего будет.

Было еще не темно. Но Лида уже зажгла лампу. Уложила детей спать, а сама хотела почитать. На столе лежал толстый том Харди «Тэсс из рода д’Эрбервиллей», привезенный Елоховым из краснокамской библиотеки по записке Лиды. Свет лампы упал на стену. Осветился этюд. Гаврилкинский сруб и сам Гаврилкин, уже поднявший бревно, чтоб его положить на другое. И словно в первый раз за все эти два года Лида увидела этюд. Все сразу было тут: и день, когда они шли вместе, последний день, и плач ночной птицы, и как он, вихрастый, ушел, исчез – неужели же навсегда. Только этот день, как будто не было у нее с ним тысячи других совместно пережитых дней.

Лида дунула в стекло, лампа потухла. Но даже в темноте, неплотной по-летнему, был виден, правда смутно, этюд. Лида вышла на улицу, села на скамейку. Земля остыла и слегка холодила пальцы голых Лидиных ног.

Где-то близко уже стучал поезд и, пыхтя, тяжело пробежал. Окна в вагонах были открыты и ярко, по-летнему, освещены. Поезд пробежал на запад, скорее всего, в Москву. И Лида подумала: он так и пойдет почти до самой Москвы с освещенными окнами. Фронт уже от Москвы далеко.

У Парфена Иваныча в избе напевал патефон. Голос был мужской, но мягкий, и оттого, что слова были на другом, незнакомом языке, они казались лиричней, чем были на самом деле.

Неслышно подошел председатель колхоза Елохов, тихо поздоровался и попросил разрешения сесть рядом.

Долго сидели молча. Потом Елохов кашлянул и спросил:

– А книжка интересная, Лидия Николаевна, которую я привез вам из Краснокамска?

– Еще не читала.

– Про что в ней написано? Мне ее сначала не хотели выдавать на том основании, что далеко и задержите. Да я их убедил, что вы прочтете за пять дней.

– Не знаю, прочту ли. Постараюсь прочесть.

Лида замолчала. Она невнимательно слушала,