внизу у нас была домовая охрана. Говорю им: „Куда нам деваться? В доме как-то страшно сидеть“. Охранник говорит: „А куда вы денетесь? Сидите уж дома“. И мы с Таней вновь поднялись домой. Вот так и сидели с ней, слушая все эти громыхания. Ночью все трещало невозможно. Когда стекла лопались, оттого, что горело, у нас так явственно всё слышно было. И дым, и треск. И чего только не было.

Телефон у нас отключили за неделю или за две. Никому не позвонить. Телевизор почему-то работал. Включу его, а там Ахеджакова: „Правильно, так им и надо!“ Я не знаю, где она жила и живет. Но думала: как же ты можешь так говорить? Там ведь, помимо протестующих, столько людей проживает. Им ни скорую вызвать, ни за продуктами выйти, ничего не сделать. А ты такие вещи говоришь. Это что, не наши люди, что ли?

То место на Красной Пресне, где мы тогда жили, и Останкино — вот были два центра, жители которых тогда всё это видели и слышали. Остальные москвичи мало что знали о событиях».

Об окрестностях «Белого дома» уже сказано Ириной Селезнёвой. О событиях в другом центре противостояния осени-93 — районе Останкино придется рассказать мне, автору этой книги, проживающей в Останкине.

В тот воскресный день в послеобеденное время мой сокурсник Александр Крутов, известный тележурналист, одним из первых побывавший на Чернобыльской АЭС после катастрофы и в связи с этим ставший лауреатом премии СЖ СССР, ныне президент Международного фонда славянской письменности и культуры, вел по телевизору собственную передачу «Русский Дом», причем в прямом эфире. Вдруг у него изменилось лицо, он отвернулся в сторону, куда-то посмотрел. Александр казался растерянным. Крутой помор Крутов? Растерянным? В это у нас на курсе никто бы никогда не поверил. Но Саша, кажется, даже успел сказать: «У нас стреляют». И тут экран заволокло метелью помех. (Спустя много лет, на встрече по случаю 40-летия со дня нашего выпуска из МГУ, я спросила Крутова: «А ты помнишь ту воскресную передачу?», и он печально ответил: «Как я могу не помнить, Таня?! Моего оператора убили в тот день на Останкинской телестудии».)

Мы ничего еще не знали о воскресных событиях у коллег-телевизионщиков, но почувствовали смутную тревогу. Чтобы отвлечься, я пошла на кухню варить варенье из яблок. Туда же за мной зачем-то подтянулось всё семейство. Из окна нашей кухни хорошо видны Останкинская телебашня, верхние этажи телестудии и Концертного зала в «Останкино». Внезапно оттуда послышался быстрый перестук множества выстрелов. И тут мы все увидели, как высоко над нашим домом огромной красно-розовой дугой пошли трассирующие пули. Стреляли много… Я разогнала своих родных по безопасным углам.

В тот же день, 3 октября, стало плохо Патриарху всея Руси. Вот как просто написал о том один за самых замечательных журналистов «Комсомольской правды» тех безумных лет, член редколлегии «КП» Валентин Каркавцев: «В воскресенье во время службы в Богоявленском соборе сердечный приступ случился у Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. В секретариате Патриархии связывают это с переутомлением его святейшества, который, организуя переговоры между президентской стороной и представителями Хасбулатова — Руцкого, провел на ногах почти трое суток. В храм была вызвана скорая, которая оказала святейшему первую помощь. Затем он поехал в Свято-Данилов монастырь, где должен был благословить продолжение переговоров. Не получилось — представители „Белого дома“ ушли. В 18 часов в воскресенье в сопровождении скорой Алексия II доставили домой, врачи настоятельно рекомендовали ему отдохнуть хотя бы два дня…»

Стрельба возле Останкинской телестудии с наступлением темноты не только продолжилась, но и усилилась. Насквозь простреливались все окрестные улицы, Останкинская дубрава и скверы. Вадим, мой муж, наскоро прогулял во дворе нашего пса, большого черного пуделя Тима. Спустя время мы узнали, что недалеко от нас, на улице Академика Королёва, погиб от пули кто-то, кто также прогуливал свою собаку.

Снова вспоминает Людмила Сёмина:

«На следующее утро я пошла, посидела с ополченцами и поняла, что мне там делать больше нечего. Никакой пресс-службы никому уже не было нужно. 3 октября в „Белом доме“ были практически пустые коридоры, из окон были видны пустые улицы вокруг. И я ушла оттуда…

4 октября у меня был день рождения. Мне исполнилось 50 лет, но никакого юбилейного торжества, естественно, не было. Я была дома и, слушая те выстрелы со стороны Красной Пресни, понимала, что началась гражданская война. Из меня непроизвольно рвалась страшная ругань в адрес зачинщиков этой бойни. Парадокс судьбы состоял в том, что я, будучи пресс-секретарем одной враждующей стороны, была лично, по-журналистски, знакома и с Ельциным, у которого в 1981 году первой из корреспондентов центральной прессы брала интервью. Приезжала к Ельцину в Свердловск задолго до его московского взлета, от „Советской России“, от Михаила Федоровича Ненашева. Поэтому знала крутой нрав Бориса Николаевича не понаслышке. Для меня в момент расстрела „Белого дома“ стало ясно: работа в политике, где люди, жаждая власти, способны расстрелять друг друга, для меня отныне невозможна».

«До сих пор остаются тщетными попытки Московской патриархии и Конституционного суда РФ остановить массовое кровопролитие в столице, — писал в те дни корреспондент „Комсомольской правды“ Стас Стремидловский. — По словам митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, руководителя внешнецерковных сношений Московской патриархии, всю ночь 4 октября велись переговоры с премьер-министром РФ Виктором Черномырдиным и первым заместителем председателя Верховного Совета РФ Юрием Ворониным, но, к сожалению, никаких итогов пока не видно… А в час дня делегация от рабочей группы субъектов Федерации во главе с президентом Калмыкии Кирсаном Илюмжиновым и председателем КС РФ Валерием Зорькиным под белыми знаменами, материалом для которых послужили занавески, отправилась к „Белому дому“ с миротворческой миссией. Делегация собирается организовать вывоз из опасной зоны раненых и пострадавших».

Я тоже, как и Люся Сёмина, слышала 4 октября выстрелы в районе Краснопресненской набережной, только из другого места — от работы, с улицы «Правды». Бухало от «Белого дома» очень тяжело и громко. Позже увидела в теленовостях, как горит Верховный Совет и как окрашиваются белоснежные стены российского парламента иссиня-черным оттенком копоти от пожара внутри. А миллионы людей по всему миру наблюдали это чернейшее действо в прямом эфире, через объективы телекамер американских операторов, сидевших через речку от «Белого дома».

Через несколько дней нам с другим спецкором «КП» — специалистом по истории Великой Отечественной войны, моей подругой Людмилой Овчинниковой стали известны подробности серьезного вечернего боя 3 октября 1993 года перед телестудией «Останкино».

Нам сообщили, что большинство раненых были отправлены на скорой в