громким названием — улица Торжества Революции. Над входом синими неоновыми буквами было выведено "Мир спирта". Что было прежде, в советское время, на этой улочке и на месте этого ресторана Толик не помнил. В детстве он редко бывал на этой улице.

"Мир спирта" в этот час был абсолютно пуст. Массивные столы озарялись ярким светом, бьющим, как из окошек, из застекленных ниш в стенах. В нишах, словно раритетные вазы, высились гигантские бутыли, наполненные пистолетными гильзами. Между нишами, друг против друга, расположились две большие фотографии с совершенно голыми девушками в туфельках, блондинкой и брюнеткой, стоявшими вполоборота к зрителям. Блондинка тянула к карминовым полуоткрытым устам горлышко водочной бутылки, брюнетка — дряблый, но толстый соленый огурец.

Завидев вошедших в ресторан Веньку и его спутников, от барной стойки к ним дрессированной собачонкой метнулась молодая официантка в мини-юбке и подобострастно залепетала: "Здравствуйте, Вениамин Валентинович! Добро пожаловать!". "Шомпол, садитесь здесь и ждите, когда мы закончим, — приказал Венька, отдав старшему из Кинг-Конгов гантелеподобную телефонную трубку. — Кто бы ни звонил — я занят. Понял?". — "Понял". "Пошли, Толян", — Венька проследовал к огороженному каким-то подобием ширмы столу в дальнем конце зала. "Венька, — Толик смущенно осмотрел себя, — мне бы умыться. И куртку почистить". — "Не проблема. Снимай куртку. Снимай, говорю. Эй, конфетка! (Венька подозвал к себе подобострастную официантку). Вот эту куртку почистите, постирайте, где надо — если надо, погладьте, зашейте. Короче, чтоб было лучше, чем в магазине. Ясно?". "Конечно-конечно, — закивала головой девица. — Все сделаем, Вениамин Валентинович!". — "И проводи человека в туалет". — "Конечно-конечно. Пойдемте".

Когда Толик вернулся из туалета, то застал аскетский стол преобразившимся в волшебную скатерть-самобранку — суматошную, бестолковую, не ведающую о сервировочных премудростях и сочетаемости блюд, но безгранично щедрую и гостеприимную. Горячий ароматный шашлык млел на тарелках под прохладной сенью хрустальных посудин, в одной из которых антрацитовым бисером поблескивала черная икра, в другой — отборными дробинами мерцала красная. Соленые огурцы нежились в терпком рассоле, как поросята — в теплой луже. Куски селедки отливали серебром. Над грудой вареных картофелин, осыпанных изумрудными ресницами укропа, погребальным фимиамом поднимался пар, отдавая последние почести изрубленным на кровавые полумесяцы помидорам в соседней плошке. Венчал натюрморт водочный графинчик с шишкообразной пробкой, смахивающий на большого шахматного ферзя. "Венька, а аппетит у тебя все тот же — образцово-показательный", — отметил Толик. — "Он у меня еще образцовее стал. И приходит не только во время еды, но и во время езды (он гыкнул). Давай, садись". Он взял графинчик в руки. "Венька, только это… — Толик поскоблил пальцем бровь. — Я пить-то особо не могу: за рулем все-таки". — "Я тоже надираться не собираюсь: у меня сегодня дел еще — полный самосвал. Мы с тобой совсем легонько бухнем — пару-тройку стопочек, не больше. Точно тебе говорю. И не бзди насчет тачки. Если хочешь — кто-нибудь из моих пацанов потом тебя подкинет. А не хочешь — езжай сам, что с тобой будет после пары стопок? Ездишь ты, как я понял, аккуратно. Если нам на дороге не попадаешься (гыкнул). А из ментов тебя никто не остановит. Гарантирую. Так что, не бзди. Давай, Толян, за встречу". Венька разлил водку, они сшиблись в воздухе стопками. Выплеснув водку в рот, словно в жбан, Венька копнул ложкой икорный чернозем и аппетитно зачавкал.

"Стало быть, ты, Толян, теперь американец?". — "Почти. Паспорта нет еще, но уже есть вид на жительство". — "Бизнес какой в Америке проворачиваешь?". — "Нет, журналистом работаю. Я ведь после школы журфак МГУ закончил. Почти закончил… Вот сейчас там в газете работаю". — "Платят сносно?". — "Сносно. А ты, Венька, теперь кто?". — "А я теперь — главный человек в этом городе". "Мэр, что ли?", — Толик замер с вилкой в руке. "Не, мэр — точно не главный человек в городе, — ухмыльнулся Венька. — А я — главный. Помнишь, как при крепостном праве помещикам целые деревни с людьми принадлежали? Вот так и мне этот городишко принадлежит со всеми его душами. Даже если они не знают, что мне принадлежат. И все, что в этом городишке способно приносить деньги, приносит их мне. Даже дыроколы. Не, я не стволы с ножами имею в виду (он загоготал), хотя они тоже приносят, га-га-га!.. Я про настоящие дыроколы сейчас говорю — канцелярские. Знаешь, как я свой магазин канцтоваров назвал? "Скрепки Страдивари". Круто, да? Сам придумал!". — "Так ты бизнесмен?". — "Можно и так сказать. Главный бизнесмен. Старший. Вот этот кабак — тоже мой. И рынок мой. Видел рынок? Там, где раньше военный завод был? Ну, вот он тоже мой. Кстати, знаешь, Толян, кто на рынке работает? С трех раз не угадаешь. Тася!". — "В смысле?.. Таисия Борисовна?". — "Ага, классная наша бывшая. Что-то у нее там в школе, видимо, не сложилось, и уволилась она. Хотя, понятно, что не сложилось: учителя-то нынче без бабла сидят. И вот она теперь на рынке детскими шмотками торгует: пеленки там, распашонки, шапчонки и прочая мишура. Однажды увидела меня на рынке (я с пацанами обход делал), подскочила, заюлила, чуть на брюхе передо мной не ползала — как официантка эта. Мне аж неприятно стало — чисто по-человечески. Все-таки учительница моя бывшая, а трясется вся, как шавка ссыкливая. Ну, я с ней особо не базарил, так: "Здравствуйте. — До свидания" и пошел дальше. Давай, Толян, еще по одной зарядим".

Зарядив, Венька поведал Толику о судьбах других преподавателей их бывшей школы. Верховодила в школе теперь бородавчатая завучиха, въехавшая в директорский кабинет вскоре после гибели Легенды. Громкое убийство Елены Геннадьевны Милогрубовой, случившееся в самом начале 90-х годов, ужаснуло маленький город и даже попало в разделы криминальной хроники столичных газет. Убил Легенду, по словам Веньки, "клиент" ее мужа — местный паренек по кличке Барабан (кличка получена в школе в комплекте с должностью барабанщика пионерского отряда).

Барабану капитан Милогрубов в свое время помог осесть на несколько лет в колонии для несовершеннолетних за кражи и хулиганство. На волю юный правонарушитель вышел с душой, полной не раскаяния, но жажды мщения. Напросившись в гости к хлебосольному капитану и его жене — якобы для того, чтобы засвидетельствовать свое уважение чете Милогрубовых и их педагогическим талантам, Барабан явился по назначенному адресу не один, а с компанией таких же юных и безжалостных дружков. Что после этого происходило в квартире, соседи Милогрубовых затруднялись сказать, ибо утверждали, что ничего подозрительного не слышали. Однако на следующий день сын Легенды, обеспокоенный тем, что родители не отзываются на телефонные